Довлатов

«У меня есть депутатская неприкосновенность. И если бы я захотел, то сам должен понять, что с тобой бы было. Но, — он снова сделал глоток пива. — Что я? Пи*** какой-то? У меня родители руководят филармонией. Ты был в филармонии?»

«Не был».

«Ну, вот по тебе и видно. Скудность мышления. Отсутствие желания развиваться. Посмотри, кто ты и кто я? Ты мне не нужен. Я нужен тебе, — он полистал рукопись. — Ну вот, сплошная графомания».

«В тот момент она мне напоминала шлюху. Которая ждала ответа на вопрос — что я получу взамен? А я стоял и понимал, что кроме трехминутной любви дать-то мне особо нечего. Хотя, стоп. Скорее двухминутной! — прочитал он вслух. — Ты скачешь от темы «любви» — высочайшего чувства — к низменным истокам древней профессии. Судя по твоей логике, все женщины — шлюхи».

«Нет, не все!»

«А мне кажется, что все».

«Только одна».

«Кто?»

«Ну, та, про которую я писал».

«Дала в итоге?»

«Кому? Герою?»

«Тебе!»

«Как она мне может дать, если я её выдумал».

«Хочешь сказать, что это не про тебя?» — засмеялся он.

«Нет».

«Вот-вот, лицемерие. Понимаешь? Ты даже здесь нечестен, а что говорить про книгу?! Поехали дальше», — он начал читать, вырывая истории прямо из контекста.

«Что такое любовь? А ответа нет. Мне она напоминает игру в дартс. Кто лучше сказал, у того и больше очков. И всё бы хорошо, но вот в центр никто попасть никогда не может.

А, может быть, центра вовсе нет? В него столько раз попали, что там образовалась дыра. И в этой дыре уживается все они: хорошие и плохие, скудные и богатые, тупые и умные. Любовь принимает все. Поэтому в ней столько грязи, эмоций и контраста!»

«И что?»

«Что?»

«Любовь — это полное слияние умов, мыслей, душ, интересов, а не одних только тел. Любовь — громадное, великое чувство, могучее, как мир, а вовсе не валянье в постели!1»

«Это что?»

«Не что, а кто! Это Куприн. Чувствуешь глубину?»

Да, разговор плавно заходил в тупик. Мой духовный мир медленно растворялся в этом небольшом баре в центре города.

«Я не говорю, что плохо. Но это всё… Слишком просто что ли. «У меня иногда спрашивают, кто был у меня первой любовью. И лично я, х** знает, что ответить. Переключаюсь сразу на себя, типа, окей, а у кого я был? А если ни у кого? Максимум второй или третий! Или вообще не был! Грустно даже стало!» Ты пишешь для дураков. У тебя же в текстах много бухла. Как у Довлатова».

«Все, оте***сь».

Нравился ли мне Довлатов? Конечно, нравился. Я даже был на его могиле в Queens. Не надо читать миллионы этих никому не интересных томов, чтоб понять какие — то глобальные вещи. В современной литературе, как и в сексе: чем быстрее, тем лучше. Любовь, чувства — кому это нужно? Потрахался и норм. Может быть, мой собственный внутренний мир был скудным и мало кому интересным — начал сомневаться я. Ведь чем беднее человек, тем скуднее у него мышление. Почему? Он вынужден каждый день решать земные задачи, на более высокие материи силенок уже не хватает. Нужно что-то кушать, а, например, не перечитывать Грибоедова, чтобы понять сакральный смысл русской души. Такие темы часто можно встретить в «Магните» или «Пятере». Никто не говорит, что это хорошо или плохо. Просто такова реальность.

«Важно, что ты даришь миру как писатель. Но подарки — то у тебя так себе. Ты пишешь про людей, которые живут здесь и сейчас. Хотя тебя, в большей степени, от них ничего не отличает. Писатель должен говорить о вечном. То, о чем обычный человек даже и не думает. Кто помнит всех этих гусляров, трубадуров, вагантов и прочую шалупень? Никто. Потому что не было задачи ориентироваться на что-то высокопарное. Помнят гениев и идиотов. Но ты, увы, не то и не другое. Поэтому…»

«Что?»

«Пива возьмешь еще?»

Я встал из-за стола. И пошел по направлению к барной стойке. Заказал 4 пива. Где-то в глубине души, осознавая, что вся эта идея с литературой была неправильная. Я поставил пиво на стол. Он сделал глоток и сказал:

«А если что-то патриотическое?»

«В плане?»

«Хороший патриотичный роман. Про страну, про человека, который делает свою страну лучше. Вот сейчас сложное время, да? Но человек, маленький человек настолько ей верен, что идет вместе с ней, проходит сквозь сложности, скрипя зубами. И, может быть, даже страна не замечает его. Но наступает момент, когда он, например, умирает. Может быть, кстати, и на войне. А у него куча нерешенных вопросов, какая-то личная неустроенность. Родина это чувствует. Пытается все вернуть назад. Но уже поздно. И вот, например, его хоронят, солдаты стреляют в небо, а рядом такая старушка, как символ Родины-матери, чуть всхлипывая, смотрит в сторону солдат. Ей жалко, что так происходит, но ничего не сделать. И вот она трагедия. Они отомстят за него, а она будет ждать. Понимаешь? Ждать и верить. Как тебе?»

Я сидел, смотрел на него и молчал. Потому что слов не было. Я сделал глоток пива и посмотрел на него. А Александр, явно довольный собой, сказал:

«Готов стать соавтором. С тебя текст, с меня остальное. Ты подумай, а я отойду ненадолго».