Довлатов

Единственная сложность заключалась в том, что Сергей раз в месяц дней на пять запивал. В первый раз это случилось довольно скоро после его появления в журнале. Сережа внезапно исчез. Сначала Сахарнов ничего не заметил, а на второй день спросил: «А где Довлатов?» Я говорю: «Отлучился. В пирожковой, наверное». На следующий день та же история: «Сергей где?» — «У него срочное дело, задерживается». Наконец, на четвертый день Сахарнов потребовал: «Валерий, немедленно приведите Довлатова ко мне». Все-таки Святослав Владимирович закончил службу капитаном первого ранга и был человеком военно-морской выучки. Я бегу звонить Сережиной маме: «Нора Сергеевна, пробудите и отмойте Сережу, чтобы он обязательно пришел на работу в понедельник». И вот когда Сережа появился, наконец, в редакции, Сахарнов его строго спросил: «Сергей, где вы были всю неделю?» Довлатов ответил: «Если честно, я пьянствовал». Сахарнову так понравилось, что Сережа не соврал, а признался честно, что он ничего ему не сделал, а только сказал: «Сергей, пишите заявление об уходе. Оно всегда будет лежать у меня вот в этом ящике». И Довлатов написал такое заявление, но Сахарнов его ни разу из своего стола не доставал, даже несмотря на то, что Сережины запои более или менее регулярно повторялись.

Святослав Сахарнов:

Сотрудником Довлатов был добросовестным, аккуратным. Никакого криминала за ним не водилось. Не пил. В «Костре» вообще было тихо. Уже теперь, спустя много лет, мои бывшие сотрудники признаются: «Настоящая жизнь в „Костре“ начиналась после шести часов. Вы уходили, завхоз бегала за сухим вином, и начинались разговоры „за жизнь“, „за литературу“, дотемна». Имел Сергей отношение к этим вечерним бдениям, не знаю. Вряд ли.

Владимир Уфлянд:

Сережа оказался изумительным редактором и золотым работником. Приходишь в редакцию в девять часов утра, никого еще нет, сидит один Сережа. Он всегда приходил раньше всех. Помню, он очень много времени тратил на детские письма, которые поступали в «Костер». Этих писем было огромное количество, и среди них встречались очень талантливые. Мне тоже доставляло большое удовольствие отвечать на детские письма, но Сережа погружался в это дело с головой. Он самым внимательным образом все читал и потом ровным разборчивым почерком писал ответы.

Валерий Воскобойников:

Довлатов совершенно неожиданно оказался колоссальным работником, пожалуй, лучшим из всех, с кем мне когда-либо приходилось иметь дело, а ведь у меня за годы «Костра» было несколько литературных сотрудников. Помню, в те времена у нас была одна очень большая проблема — долги. Тогда сотрудники были обязаны отвечать на все письма и рецензировать все рукописи, которые приходили в журнал. Наша страна, как известно, полна графоманами. Слава богу, теперь у них есть возможность размещать свои произведения в интернете, а тогда все они посылали рукописи в журналы. В день иногда приходило по шесть повестей и штук двадцать рассказов. В течение двух недель полагалось на эти письма ответить, а ведь нужно было готовить номер, редактировать и заказывать тексты. Часто мне приходилось ночами сочинять ответы на эти письма. Как только появился Довлатов, проблема была решена.

Я работал в «Костре». То есть из жертвы литературного режима превратился в функционера этого режима. Функционер — очень емкое слово. Занимая официальную должность, ты становишься человеком функции. Вырваться за диктуемые ею пределы невозможно без губительного скандала, функция подавляет тебя. В угоду функции твои представления незаметно искажаются. И ты уже не принадлежишь себе. Раньше я, будучи гонимым автором, имел все основания ненавидеть литературных чиновников. Теперь меня самого ненавидели.

Я вел двойную жизнь. В «Костре» исправно душил живое слово. Затем надевал кепку и шел в «Детгиз», «Аврору», «Советский писатель». Там исправно душили меня.

Я был одновременно хищником и жертвой.

(Сергей Довлатов, «Ремесло»)

Валерий Воскобойников: