Дот

— Я полагаю… — Он выделил слово «полагаю» какой-то сложной интонацией. Мог бы обойтись естественной для него иронией — но не обошелся. — Я полагаю, что с такой философией ты не проживешь и трех дней.

Может быть, он и прав, подумал Залогин, и тут же забыл об этом. И стал думать, что война, конечно же, форс-мажорное обстоятельство, и к ней необходимо приспособиться; но это вовсе не означает, что платой должна быть измена себе… Залогин, парнишка с Тверской, которая уже на его памяти была переименована в честь великого пролетарского писателя Максима Горького, был совсем не прост и сделан из стойкого материала.

— И много через меня народу перебралось? — спросил он.

— Да уж с десяток точно. Я думал, что их будет больше, но остальные пока не очухались. Увидишь — завтра гуще побегут.

— А чего же вы не следом за ними?

— А куда спешить? Надо осмотреться. Понять, с кем имеем дело. У жизни нет прямых дорожек. А если тебе кажется, что она прямая, значит, ты слепой. И тебя ведут.

— Куда?

— Известно куда. Чтоб использовать. — Он зевнул, издав при этом удовлетворенное «о-хо-хо», и добавил: — Пока не спится — да и делать нечего — могу дать бесплатный урок… Ты меня слышишь?

— Слушаю.

— Вот ты — парень образованный, это сразу видать. И чему тебя учили? Что люди делятся на тех, кто посветлее, и тех, кто потемнее. На добрых — и злых; на храбрых — и трусов; на умных — и дураков; на хитрых — и прямых; на честных — и подлецов; на трудяг — и лентяев… Как просто! Посмотришь со стороны — вроде так оно и есть. Но эта простота придумана для дураков. Которые считают, что все видят и понимают, а на самом деле… — Он повернулся в темноте и потер отлежанное бедро. Пробормотал: — Вот где проблема: на чем спать?… Разживешься соломой, так ведь отойдешь по нужде — и сопрут, и концов не найдешь… Ты как — следишь за моей мыслью?

— Слежу…

— Короче: дурят вашего брата. Такой классификации нет. Потому что все это заложено в каждого из нас. В каждого — без исключений. И белое, и черное, и серо-буро-малиновое. Просто — в зависимости от того, как сложится, — человек поворачивается к свету то одной гранью, то другой. Мы не видим всего человека, мы видим одну эту грань — один поступок; и по нему судим. Разве не так?

— Может быть…

— «Может быть», — незлобиво передразнил невидимый философ. — Образование тебе дали, а самому главному — думать — не научили. А без этого ни одного человека не поймешь.

Залогин не хотел спорить, но понял, что от него ждут ответа — и мягко возразил:

— До сих пор — с этим — у меня проблем не было.

— Да потому и не было, что не понимал, кто возле тебя, с кем имеешь дело!.. Вот пример: Васька. Тот парень, что давеча спас тебе жизнь; кто за водой для твоего командира смотался. Причем обращаю внимание: он это сделал по собственной охоте — и с риском для жизни! Вполне мог схлопотать пулю от часового. Это не то, что пройти через казарму — и принести из бачка кружку воды. Совсем иной коленкор. Вопрос на засыпку: Васька — хороший человек? или не очень?

Залогин чувствовал очевидный подвох, но ответил твердо:

— Хороший.

— А тебя не смущает, что этот хороший человек мужика из своего же взвода — причем этот мужик лично ему ничего плохого не сделал — задушил, как кутенка?

Вопрос был трудный; сразу и не ответишь.

— Этот боец… как вы назвали его — Василий… он не знал, что я могу сам за себя постоять.

— Ты — против Гниды?! — Это был не вопрос; в голосе звучало нескрываемое сожаление: мол, такой славный парнишка — и такой наивный.

— Я — пограничник, — сказал Залогин. — Я изучал приемы рукопашного боя, и до автоматизма довел два десятка приемов.

— Да хоть сто!.. Ты бы и сообразить не успел, что это всерьез, — а твоя горлянка была бы уже перерезана. У тебя было ноль шансов.

— Это почему же?