Дот

Майор Ортнер повернулся вправо и здоровой рукой (как пригодились перчатки!) показал: «ложитесь»; затем повернулся влево и повторил жест. Батальон неспешно залег. Но сам майор Ортнер остался на ногах, только поставил ноги пошире и наискосок, чтобы быть устойчивей. Если бы хотел — он тоже лег бы; это естественно и, возможно, разумно. Однако он… Ну не хотел он ложиться! — только и всего. Позы в этом не было. Произвести впечатление?… Вот только этого недоставало!

Осколки продолжали шлепаться. И рядом, и подальше. От одного осколка майор Ортнер даже чуть посторонился. Не отошел, а только перенес тяжесть тела на другую ногу — и этого оказалось достаточно: осколок упал свободно, не зацепив куртку.

Этот случай его поразил. То есть — сперва случилось, и лишь затем до его сознания дошел смысл произошедшего. Оказывается (хотя майор Ортнер не прилагал для этого и малейшего усилия), сейчас он видел, слышал, чувствовал все, что происходило рядом с ним. А может быть и дальше — кто знает! Его тело стало антенной (нет, все же не тело, а душа, ведь тело только исполнитель). Значит, его душа (она все же вернулась!) опять с ним, и по какой-то причине она раскрыла ему свою способность настолько сливаться с окружающим пространством, что сейчас он ощущал все происходящее вокруг — каждую мельчайшую подробность! — как себя. Если б ему сейчас нужно было — он бы услышал плотный звук крыла капустницы, подминающего воздух…

Он опять осмотрелся.

И от изумления даже дышать перестал.

Впрочем, в дыхании и не было нужды, потому что, оказывается, время майора Ортнера замедлилось, да так основательно, что течение времени стало почти незаметным. Словно оно перешло с обычного голоса на едва различимый шелест. Теперь одного вдоха, пожалуй, могло бы хватить, скажем, на сутки, а то и больше. Ведь это замедление относилось не только к окружающему миру, но и к тому, что происходило внутри майора Ортнера, к каждой клеточке его тела. Ведь если в этой клеточке замедлились все жизненные процессы, то и нужда в кислороде уменьшилась соответственно. Значит, такое состояние не россказни, не фантазии, и буддийские святые (и йоги) в самом деле способны погружаться в анабиоз, который длится годами.

Вот такие нелепые мысли на голом склоне, среди трупов и прилетающих ошметков стали.

А видел он вот что.

Очередной взрыв на вершине холма, застигнутый новым мироощущением майора Ортнера на взлете, натолкнулся на воздух, как на помеху. Для взрыва это было сюрпризом. Взрыв не понимал, что именно ему мешает, только чувствовал сопротивление. Поначалу силы были не равны, и взрыв, уверенный в себе, напирал, напирал, языки пламени, сжигая преграду, ползли вверх, оставляя позади себя слои прогоревшего, мертвого воздуха. Казалось, еще немного — и огонь прожжет преграду, и раскроется навстречу космосу огромным ртом. И тогда пламя, обретя наконец свободу, расползется по небу во все стороны, слизывая несчетными розовыми языками пространство. Но майор Ортнер видел, что сила взрыва уже иссякла, он живет только инерцией. Сейчас умрет пламя, сгоревший воздух похоронит его, а затем и он упадет вниз, чтобы не мешать небу затянуть рану.

Какой урок — этот взрыв! Урок, замечательный своей простотой. Если б я был учителем, подумал майор Ортнер, я бы находил такие уроки на каждом шагу. И кормил бы ими — научая искусству думать — своих учеников. Но, слава Богу, меня миновала чаша сия; слава Богу — потому что я не способен к подвигу. Потому что я и с собственным сердцем не знаю, что делать, а уж направлять сердца других людей, тем более — жить их жизнью… Куда мне!

Думалось легко.

Он и не заметил, когда способность думать вернулась к нему. Такая приятная способность! — как бы подтверждающая: ты пока живой. (Ведь после смерти — без тела, без мозга — чем думать? Душа только чувствует — любовь или боль…) Мысли слетались свободно. Мозг выхватывал их из пространства, как обезьяна цапает мух собранными в щепоть пальцами.

А взрыв — все еще тот же — все еще рос, ему еще только предстояло и торжество, и разочарование.

И что удивительно — в абсолютной тишине.

Впрочем — нет. Какой-то звук был, какая-то нота. Но поскольку она звучала ровно и непрерывно — звук был незаметен.

Падали осколки.

Осколки возникали в воздухе отчетливые и неторопливые (сначала след в воздухе, как след на воде, и лишь затем из спрессованного движением воздуха возникал осколок). Они летели по ниспадающей дуге. Их было не много, и майор Ортнер — было бы желание — мог бы без труда проследить каждый. Куда глядит корректировщик? — подумал он. — Этак я скоро останусь без солдат…