Сапоги достались автоматчику. Уже по тому, как монетка играла у него в пальцах, Чапа понял, что это еще тот жох. Напоследок автоматчик все же вспомнил о Чапе, указал на разутые ноги старшины, затем на сапоги, затем укоризненно поводил пальцем перед лицом Чапы, мол, нехорошо мародерничать, затем засмеялся, связал сапоги за ушки, перекинул их через свободное плечо, — и оба немца пошли прочь к своему грузовику. Просто повернулись и пошли. Они шли и весело галдели по-своему, жестикулируя и поглядывая друг на друга. И ни разу не оглянулись на Чапу. Даже когда забирались в кабину — и тогда не взглянули…
Чапа стоял как стоял.
Не шелохнувшись.
Сначала он знал, что кто-то из них сейчас обернется — и выстрелит в него. Вернее — попытается выстрелить, потому что Чапа не даст ему это сделать, опередит, бросится к ППШ — и пальнет первым. Обязан пальнуть первым, успеет, потому что если захочет выстрелить высокий, так ему нужно сперва снять винтовку, загнать патрон в затвор, прицелиться… — куда ему! А у Чапы — после их пальбы по дубу — ППШ на боевом взводе. Только нажать на спуск — больше ничего не требуется. Вот с автоматчиком серьезней — он помастеровитей. И похитрей. Прозеваешь момент — а он уже в дамках. Поэтому, несмотря на ступор, глазами (только глаза у него сейчас и жили) Чапа следил за его спиной, ловил момент, когда в ней обозначится напряг, предваряющий поворот.
Не обозначился.
Они ушли, как на прогулке.
Ладно, — попытался думать Чапа, — я им по барабану… но ППШ! Ведь они не идиоты (а уж автоматчик точно не идиот), они не могли забыть, что у них за спиной враг, которому они оставили (нагнись и подними) его оружие…
В этом был какой-то смысл, но сейчас Чапин ум молчал. Хотя мог бы и вникнуть — что же здесь произошло. И почему вот так — никак — закончилось. И почему он, Чапа, ждал повода, чтобы начать стрелять. Зачем тебе повод? Ведь они — твои враги…
Не нагнулся. Не поднял автомат. Не выстрелил.
Вот гады, — подумал Чапа, когда их грузовик растворился среди остальных машин, — такие сапоги умыкнули!.. Я-то губы распустил, думал: хоть какая-то радость в эти паскудные дни… Такие сапоги! — когда еще у меня такие будут. Да наверняка и не будет у меня таких сапог. Никогда. Я что — не знаю, как у меня сложится жизнь? Знаю. От и до. Не было в моей жизни места таким сапогам, появились — как с неба упали; как появились — так их и не стало. Все правильно. По судьбе. Вот если б они при мне остались — знак перемен — вот тогда гляди в оба. И еще не известно, надолго ли меня бы хватило. Может, из-за них меня бы прирезали в первую же ночь. Или того хуже: добрался бы до своих; натурально, сделали бы мне шмон, обнаружили бы сапоги, — откуда у тебя, серая гнида, такие красавцы?..
Все правильно. Все к лучшему. Но аргументы душу не лечат: расстроился Чапа.
Сел на землю, посидел. Прислушался к себе. Нет, сейчас таскать убиенных душа не лежала. Но копать он мог. Копать все равно придется, и Чапа чувствовал, что сейчас это как раз то, что надо.
Чапа поднялся и стал копать, увеличивая могилу вширь.
Он копал ровно — без напряжения, но с небольшим напором, чтобы проявлялся результат и тело ощутило радость. Он не загадывал, как велика будет могила и сколько времени на это уйдет. Временем он не ограничен, в еде нужды не имеет, и с водой — Чапа не сомневался — проблем не будет. Перед тем, как выйти на эту поляну, ему пришлось продираться по краю заросшей верболозом лощины. Воды он не слышал, поэтому не знал — есть на дне лощины струмок или нет, но сыростью оттуда тянуло. Если не увижу воду — найду подходящее место и копну пару раз; не велик труд…
Первую пулю он не услышал. Был выстрел, причем близкий (до шоссе, напомним, было метров двести, не больше), но Чапа не полюбопытствовал, даже головы не поднял. На то и война, чтоб стреляли. Но вторая пуля взвизгнула рядом. Как потом сообразил Чапа, если бы он как раз не нагнулся, чтобы копнуть, — так бы башку и снесло.
Чапа выпрямился и поглядел в сторону шоссе. На том особенном месте, между липами, сейчас стоял открытый бронетранспортер, пегий от камуфляжа. Несколько солдат справляли нужду, а один что-то ковырял в своей винтовке. Винтовка была с оптическим прицелом. Очевидно, именно в прицеле нужно было что-то подкрутить — в этом Чапа не смыслил.
Немец поковырялся совсем чуть-чуть. Поднял голову, взглянул на Чапу, поднял винтовку к плечу и выстрелил — как показалось Чапе — сразу, почти не целясь. Пуля вжикнула возле левого уха — Чапа почувствовал ее жар. Но не шелохнулся. Не потому, что хотел показать свое мужество (чего ради? да об этом он никогда и не думал), просто после предыдущего эпизода он был пустой, ему нечем было бояться, как и нечем было думать. Или скажем так: душевные и мыслительные процессы в нем настолько замедлились, что реальность осознавалась с большим опозданием.