Дот

Тимофей лег на койку, на плоский ватный матрац, впитавший в себя запахи десятков, а может быть и сотен когда-либо лежавших на нем солдат, закрыл глаза, почему-то вспомнил пробуждение в коровнике, среди пленных, вспомнил свой ужас от сознания внезапной перемены судьбы, но что потом происходило, как справился с этим — сразу вспомнить не смог. «Защитная реакция», — сказал бы Ван Ваныч. Тимофей даже голос его слышал, словно воочию; каждую интонацию. Это согрело сердце, и, улыбнувшись, Тимофей провалился в никуда. Когда он открыл глаза, то не сразу понял, где находится. Потом краем глаза заметил Медведева — и вспомнил.

Медведев сидел на соседней койке.

— Я опять спал?

— Не долго, — сказал Медведев. — Я забеспокоился, что вас все нет, товарищ командир…

Подниматься не хотелось. Лежать бы да лежать, пока потребность в движении и действии не стала бы естественной… Но полежать можно и наверху, на том матраце… Соединить приятное с полезным: там можно контролировать ситуацию.

Тимофей собрался с духом — и сел. Сейчас встану — и постараюсь дойти до лесенки, не цепляясь за стены. Пустяк: какие-нибудь пять шагов…

— Ты время не губи, Саня, — сказал он Медведеву. — Отоспись, пока даю. Бойцу запас не в тягость.

11

Матрац был занят: Залогин и Страшных спали на нем, расположившись валетом.

Был еще брезент, на котором ребята ели, но они не прибрали за собой. Убирать после них посуду и сметать крошки… Вот с такой ерунды, с такой «мелочи» все и начинается, — проворчал Тимофей. Встанут — выдам каждому по полной программе.

Можно было улечься просто на полу, там, где солнце упиралось в отполированную ногами сталь, растекаясь по ней сияющей пеленой. Тимофей потрогал сталь. Горячая, словно лежанка на хорошо протопленной печи. Он опустился в сияние, как в воду. Тень опередила его, улеглась первой. И наверное втянула в себя часть солнечного огня, потому что ощущение было не таким ярким, как ожидалось. Спину даже не обожгло. Тепло проникло через драгунскую куртку и нижнюю рубаху — именно тепло, а не огонь, — но через минуту и его не стало. И Тимофей почувствовал, что между его спиной и бетоном, который лежал под только что горячей сталью, не осталось никакой преграды. Замешкаешься — потом не встанешь: бетон высосет из тебя все. Здоровое тепло должно идти изнутри, а поверхностное только поверхность и согревает, и никогда не проникает вглубь — это и дети знают…

Тимофей тяжело поднялся. Ни лавки, ни табуреток в каземате не было. Оно и понятно: боевой пост, сидеть не положено. Разве что в кресле наводчика…

Тимофей прошел к пушке. Сиденье отполировано общением с множеством задниц до белизны; маленькое — но удобное. А вот спинка (тоже маленькая — в полспины), видать, намерено сделана прямой: не откинешься. И руки деть некуда. Тимофей все же попытался пристроиться, прислонился к пушке, закрыл глаза. Нет, так не уснешь. Да и спать уже не хотелось — в кубрике покрыл остатки дефицита. Хорошо бы умыться, но чтобы умыться — нужно спуститься в каптерку, накачать воды… Такой подвиг был сейчас не для него.

Тимофей подошел к амбразуре.

Солнце уже перестало быть комком огня, обрело форму. Оно висело над горами, прикидывая, в какое из ущелий скользнуть со своей уже неопасной высоты. Долина была залита золотистым светом и покоем. Даже шоссе, ртутно отсвечивающее вдали и тепло-серое у подножия холма, дремало. Оно было почти пустым — очень непривычно, совсем как в мирный воскресный день. Эту пустоту подчеркивали два громоздких тупорылых автофургона, размалеванные в коричневое и голубое; они как раз проползали у подножия холма. За вторым фургоном на прицепе катила тележка, издали похожая на снарядную двуколку, нагруженная мешками; наверху лежал остромордый пес, вроде бы овчарка, но наверняка сказать трудно: для Тимофея все собаки подразделялись на два класса — дворняжки и овчарки. Был еще пудель Артемон, но вживую пуделей Тимофей не видел никогда.

Откуда-то сверху спустился Чапа и сел рядом с амбразурой.

— Не по душе менi оця тиша, товарыш командыр, — сказал он, оценивающе взглянув на Тимофея.

Тимофей согласно кивнул.

Теперь шоссе опустело совсем. Никого. От моста на выезде из ущелья и до поворота за следующий холм — никого. Собственно мост не был виден: он был перпендикулярен амбразуре, и впечатление было такое, словно шоссе парит над рекой.

Пусто и тихо.

Но вот из ущелья, из его плотной тени, посыпалась какая-то мелочь. Сбоку от амбразуры была укреплена на консоли стереотруба. Тимофей повернул ее, подкрутил настройку. Самокатчики. Судя по числу — взвод. Они ехали без строя, растянувшейся кучей; лениво крутили педали. Тимофей представил, что б от них осталось, кабы подпустить их поближе — и ударить из пулемета. Да ничего бы от них не осталось, все бы здесь полегли, до одного. Счастлив ваш бог, гады…