Достоверно и правдоподобно

Так что же такое научно-фантастический очерк? Думается, ему можно дать очень простое определение. Это фантастический рассказ, построенный по канонам очерка. Изображаемый в нем предмет заведомо фантастичен, но изображается он при этом как нечто вполне реальное. Это может быть литературная мистификация с научным уклоном, как «Великие открытия…» и «Розыгрыш с воздушным шаром», когда автор намеренно вводит читателя в заблуждение. Но это может быть и другая разновидность жанра, в которой и автор и читатель прекрасно осознают всю фантастичность изображаемого предмета, но как бы договариваются считать, что и тот и другой верят в его реальность. Таковы «Клодиус Бомбарнак. Записная книжка репортера об открытии большой Трансазиатской магистрали (Из России в Пекин)» (1892) и другие романы-очерки Жюля Верна.

Существуют, вероятно, и пограничные разновидности жанра, когда сознание автора настолько специфично, что сам он верит в собственную выдумку, а читатели, наоборот, относятся к ней скептически. Так было, например, с Велимиром Хлебниковым, который настолько уверился в истинности своего «Очерка значения чисел и о способах предвидения будущего» (1911), что даже послал его министру А. А. Нарышкину.

Элементы очерка можно проследить в утопиях, где благополучие идеальных обществ строится на достижениях науки. В свою очередь научно-фантастический очерк испытывает явное влияние со стороны натурфилософских трактатов (в прошлом) и научно-популярных статей (сегодня), использует их как элемент жанра.

В России первые приближения к такого рода очерку (как художественному рассказу, предметом которого являются грядущие достижения науки и техники) можно найти в фантастических повестях В. Одоевского и Ф. Булгарина. «Едва мы взошли на террасу, как увидели вдали огромный шар, к коему подвязан был большой плашкот (здесь: гондола. - Прим. авт .) в виде птицы, размахивавшей крыльями и хвостом необыкновенной величины. Черный дым вился струей за судном и с первого взгляда удостоверил меня в существовании паровой машины» - так еще в 1824 году описывал управляемый воздушный шар на паровой тяге Фаддей Булгарин в «Правдоподобных небылицах, или Странствовании по свету в ХХIX веке» (см. «Наука и жизнь» № 8, 2005 г.).

Иной, электрический, принцип тяги предложил Владимир Одоевский в эпистолярной повести «4338-й год» (1835): «…дорожний гальваностат (воздушный шар, приводимый в действие гальванизмом. - Прим. В. Ф. Одоевского ) быстро спустился к платформе высокой башни, находившейся над Гостиницей для прилетающих; почтальон проворно закинул несколько крюков к кольцам платформы, выдернул задвижную лестницу, и человек в широкой одежде из эластического стекла выскочил из гальваностата, проворно взбежал на платформу, дернул за шнурок, и платформа тихо опустилась в общую залу…»

Помимо научно-технических диковинок в повестях описаны утопические нравы жителей будущего, в чем заметно влияние романа-утопии французского писателя Луи Себастьена Мерсье «2440-й год» (1770).

Но первым (и, пожалуй, единственным) русским очеркистом-фантастом, оказавшим заметное влияние не столько даже на литературу, сколько на общество в целом, был К. Э. Циолковский. Действительно, трудно переоценить значение его идей для развития отечественной космонавтики, а ведь многие из этих идей изложены именно в художественной форме в сборнике «Грезы о Земле и небе». Здесь и полет в космос на многоступенчатой ракете, и космические оранжереи, и искусственные обитаемые кольца вокруг планет, и заселение астероидов, и путешествие к звездам целых поколений переселенцев, сменяющих друг друга!

«Мы отправляемся к Меркурию… этой ближайшей к Солнцу планете, которая к нему в 2Ѕ раза ближе Земли и освещается им в 7 раз сильнее. Когда я удалился от лунной поверхности на сотню-другую верст и взглянул вниз, то увидел вместо нее золотую чашу, занимавшую ровно половину неба; она была испещрена кружками и зазубрена. Другая половина неба была черна, усыпана звездами и украшена царственным Солнцем…» («Изменение относительной тяжести на Земле».)

Автором двигало желание популяризовать науку, поделиться размышлениями о будущем человечества. И не только абстрактными размышлениями, но и математическими выкладками, слишком смелыми для своего времени, чтобы быть опубликованными в «серьезных» научных журналах! Разумеется, автор был далек от того, чтобы пытаться выдать свой рассказ за правду. Напротив, он явно иронизирует над самим собой: «Жители, т. е. марситы, очень милы, но очень осторожно обходились со мною, боясь обжечься. Если на Меркурии и Венере меня употребляли в качестве холодильника, то здесь мною пользовались как хорошо истопленною печью…»