Читаем Достоевский и его парадоксы полностью

Но ничем обошлось. Оказалось, что я и в окно-то прыгнуть не способен, и я ушел не подравшись. Осадил меня там с первого же шагу один офицер. Я стоял у биллиарда и по неведению заслонял дорогу, а тому надо было пройти; он взял меня за плечи и молча, – не предуведомив и не объяснившись, – переставил меня с того места, где я стоял, на другое, а сам прошел как будто и не заметив. Я бы даже побои простил, но никак не мог простить того, что он меня переставил и так окончательно не заметил. Черт знает, что бы дал я тогда за настоящую, более правильную ссору, более приличную, более, так сказать, литературную!.. Струсил я тут не из трусости, а из безграничнейшего тщеславия. Я испугался не десяти вершков росту и не того, что меня больно прибьют и в окно спустят; физической храбрости, право, хватило бы, но нравственной храбрости недостало. Я испугался того, что меня все присутствующие, начиная от нахала маркера до последнего протухлого и угреватого чиновнишки, тут же увивавшегося, с воротником из сала, – не поймут и осмеют, когда я буду протестовать и заговорю с ними языком литературным. Потому что о пункте чести, то есть не о чести, а о пункте чести (point cThonour), у нас до сих пор иначе ведь и разговаривать нельзя, как языком литературным. На обыкновенном языке о «пункте чести» не упоминается.

Тут разговор об отсутствии пункта чести в жизни общества, в котором существует молодой герой, проливает на все иной свет и констатирует поразительную вещь: по мнению подпольного человека сфера высокого и прекрасного отделена от сферы реальной жизни не во всем честном цивилизованном (европейском) мире, но только в России!

«У нас все начиналось с разврата» – запишет Достоевский в Записных тетрадях гораздо-гораздо позже написания «Записок» и продолжит о том, что пункт чести у нас вбивался палками. Разврат – это все то, что противостоит «пункту чести» и сфере Высокого и Прекрасного. Герою повести для того, чтобы окунуться в разврат, вовсе не нужно посещать бордели, ему достаточно выйти на ночную улицу и увидеть в окне трактира, как господа бьют друг друга киями!

Так заканчивается эпизод первого столкновения героя с жизненной реальностью. В этом эпизоде он поступает еще достаточно благоразумно, переводя столкновение сферы Высокого и Прекрасного со сферой реальной жизни по преимуществу в область фантазий. Он полтора года собирается с мужеством, чтобы затеять ссору с офицером, покупает для такого события новый воротник на шубу и проч.

и проч. (история ко всему пародирует «Шинель» Гоголя), но после всего ограничивается только мимоходным столкновением с офицером на Невском. А затем благоразумно оставляет неотправленным такое прекрасное, тонкое и умное письмо к офицеру, в котором предлагает свой вариант райской гармонии между Высоким и Прекрасным (им самим как представителем этой сферы существования) и офицером (как представителем реальной жизни)…

<p>Глава 14</p><p>Обед с бывшими однокашниками</p>

В отличие от первого эпизода столкновения героя с миром людей реальной жизни, во втором это столкновение заходит гораздо дальше – и с пагубным для него результатом. Еще задолго до начала сюжета самого обеда он информирует читателя:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки