Достоевский и Апокалипсис

А лад? тон? У Толстого — величавый, поистине гомеровский. Автор — Демиург. У Достоевского — Хроникер, какой-то «господин Г-в», Антон Лаврентьевич. Величественная эпопея — и безобразная злоба дня. История с большой буквы — и «Провинциальная хроника». Навечно воздвигнутый собор — и словно наспех сколоченный лабиринт…

А вспомним еще: совет в Филях и — совет «У наших». Тут уже другая «тактика» и «стратегия» выявляются, тут другие «карты» и другие «армии», тут уже о «ста миллионах голов» идет речь…

Великосветские чистопородные балы и — праздник в честь гувернанток, где смешались все сословия.

Чистый Петя Ростов и — Эркель (он тоже чистый — как любит мать, и он же убийца страшный).

Разные герои. Разные героини: Наташа Ростова и — Лиза Тушина, Соня и — Даша… Разные идеи. Разные войны и разные миры. Иначе живут. Иначе, за другое, умирают.

Верность преданиям и — «предания не уцелеют». Гармония и свет лысогорского дома и — хаос, мрак ставрогинского (а Скворешники и вовсе берлога). А природа («пейзаж») здесь и там? Роды — и те разные. Да и сами бесы во многом разные.

И каким-то анахронизмом в бесовском мире выглядит рыцарственный Маврикий Николаевич, будто забредший не на свой праздник, будто заблудившийся в эпохах толстовский герой. И Степан Трофимович со своим французским на «большой дороге», в крестьянской избе…

И еще раз сравните: бал у Толстого, Наташа… и эти провинциальные дворянские золотушные дочки… Шерер и — Юлия Михайловна…

Муки Пьера и — муки Шатова. А Кириллова и сравнить (даже в противопоставлении) не с кем. Веселые офицерские (вроде студенческих), богатырские какие-то пиршества у Толстого и — попойки в клоаках у Достоевского. «Тулон» Андрея Болконского и — всего две «анкетные» строчки о Ставрогине на войне. Пожар Москвы и — пожар в каком-то Заречье…

Иногда само сравнение здесь кажется даже кощунственным. Но это — кощунство самой реальности, изображенной реалистически. Не за героями «Войны и мира» и даже не за их «внуками-мизантропами» осталось историческое «поле», пишет Достоевский в эпилоге «Подростка»:

«Еще далее — исчезнет даже и этот внук мизантроп; явятся новые лица, еще неизвестные, и новый мираж; но какие это лица? Если некрасивые, то невозможен дальнейший русский роман. Но увы! Роман ли только окажется тогда невозможным?» (Курсив мой. — Ю.К.)

(«Если некрасивые…» Ср.: «Некрасивость убьет».)

Да, всё, всё почти разное в этих романах. Но именно они и «хотят», чтобы их сопоставили.

Однако: почти всё разное. И это «почти» состоит в том, что здесь и там — искусство, реализм, и реализм русский. А какая в обоих романах боль за свой народ, за Россию, за человечество. Здесь и там — два наших гения со своим пониманием, своим осуществлением общего для них завета главного нашего гения — Пушкина: «Судьба человеческая, судьба народная».

И это общее убеждает еще сильнее: оба романа даже не просто «хотят» сопоставления — они рвутся к нему.

Новых созвучий ищу на страницах
Старых испытанных книг…

А. Блок

Сколько уже найдено их, таких драгоценных созвучий, при сопоставлении Достоевского и Толстого, и это («Бесы» — «Война и мир»), наверное, не менее перспективно, чем другие.

Вернемся, однако, к нашей гипотезе.

Имеет ли она право на существование? Вот несколько фактов.

1. Публикация «Войны и мира» закончилась в декабре 1869 года. В начале 1870-го Достоевский начинает работать над «Бесами». Известно, что в 1869 году (уже в январе) у него было пять частей «Войны и мира», весной 1870-го он получил последнюю, шестую. Возможность «ответа» есть. Есть, например, и такая запись из черновиков к «Бесам»: «Нечаев глуп, как старшая княжна у Безухова» (11; 237). С какой скрупулезностью надо было читать роман, чтобы не забыть и эту Катишь?..

2. Интерес Достоевского к роману Толстого был очень сильно подогрет восторженными оценками его со стороны А. Майкова, Н. Страхова и др. Учтем, что Достоевский получает их письма в своем долгом заграничном одиночестве и потому острее воспринимает эти оценки (и тем острее, заинтересованнее, ревнивее читает роман).

Особую роль в стимулировании этого интереса сыграл сюрприз Страхова. Обещав Достоевскому, что он напишет разбор «Идиота», Страхов обещания своего не выполнил. Зато написал статью о «Войне и мире». Провозглашение величия Толстого обернулось у него вопиющим унижением Достоевского: «Писатели, бывшие прежде первостепенными, обратились теперь во второстепенных, отошли на задний план. <…> Толстой не старался увлечь читателя ни какими-нибудь запутанными и таинственными приключениями, ни описанием грязных и ужасных сцен, ни изображением страшных душевных мук…» Это же слово в слово все то, чем хулили Достоевского уже давно (Достоевский удивительно сдержанно отвечал Страхову, но каково ему было).