Боевики последовали за ним, то и дело оборачиваясь и паля наугад.
Только обитателей лагеря беспорядочная стрельба не пугала. Выскочив из пылевой завесы, морпехи, подобно охотящимся волкам, охватывали диверсантов глубокой дугой. Действия их были неспешными и в то же время уверенными и четкими. Кто-то из бойцов останавливался и, стоя или опустившись на колено, посылал короткую прицельную очередь…
Фюрер, петляя как заяц, видел, как гибнут его люди, впрочем, не испытывая особого огорчения. Врожденный эгоизм нашептывал: чем меньше боевиков останется в живых, тем легче ими будет управлять, а значит, увеличивался шанс на спасение. Рядом с ним, тяжело дыша, бежали верные оруженосцы Бугай и Галушка, животным инстинктом чувствовавшие: Скеля может их спасти. Еще в учебном лагере «Лаванда» видели, на что тот способен.
«Главное — добраться до леса, а там группа прикрытия. Ничего, отобьемся», — меняя в автомате магазин, лихорадочно думал Мирослав, с надеждой глядя на густой частокол деревьев. До опушки оставалось несколько десятков метров; казалось, еще шаг — и вот она, защита, долгожданное спасение.
Из-за туч выплыла луна, залив плато предательским светом, и следом со стороны леса ударили автоматы. Мгновения хватило Скеле, чтобы понять — они попали между молотом и наковальней. Диверсантов выбивали на выбор, как в тире.
Тяжелая автоматная пуля, попав в Галушку, снесла тому полчерепа. Боевик, взмахнув руками, рухнул на землю, Мирослав лихо сиганув через неподвижное тело, вместе с Бугаем бросился прочь от леса, с ужасом слыша за спиной командный голос:
— Не стрелять, эти двух брать живьем…
Они лежали на краю плато, за их спинами чернел зев пропасти, а впереди залегли морпехи. Это был конец. Вернее сказать, его преддверие. Укрывшись за небольшим валуном, Бугай бил короткими очередями, лежащий возле него Мирослав набивал пустые магазины и с тоской смотрел на свой автомат, которому шальная пуля разворотила газовую трубку, превратив его в бесполезный кусок металла…
— Ну, и как дела? — к Савченко подполз Скорцени. На его суровом лице играла довольная улыбка, в левой руке морпех сжимал трофейный «калаш».
— Огрызаются, — сквозь зубы процедил Виктор, заканчивая монтировать на «СВД» прицел Голдяева. Нацепив на лицо резиновый наглазник, он передернул затвор винтовки и буркнул: — Сейчас мы это безобразие прекратим.
Выставив из своего укрытия ствол, он несколько секунд целился, а когда с противоположной стороны застучали выстрелы, плавно надавил на спуск…
Пуля ударила высунувшегося из укрытия Бугая точно в сердце. С такого расстояния удар получился ошеломляющий: боевика швырнуло назад и, продолжая палить из автомата, он исчез в черноте пропасти. Фюрер ошалело пялился на то место, где только что находился его последний боевик. Тело в одно мгновение покрылось холодным липким потом, отчего Мирослав сам себе с омерзением напомнил жабу.
— Эй, красавец, — донеслось издевательское с плато. — Если не хочешь, чтобы сезон охоты продолжился, вылезай с поднятыми руками. На размышления три минуты. Время пошло.
«Сдаться или нет?» — новая мысль перфоратором бурлила мозг Мирослава. Сейчас ему казалось, что он слышит жужжание электромотора. Инстинкт самосохранения подсказывал: «Руки подними». Правая рука скользнула к накладным карманам разгрузочного жилета. В подсумках еще оставалось две гранаты и пистолет. Оружие, что называется, ближнего боя. «Нет, бросить „РГД“ или начать стрелять из „ПМ“ не дадут. В момент клешни прострелят, — продолжал лихорадочно размышлять Фюрер. Он уже знал наверняка, с кем пришлось схлестнуться его группе и почему им отведен такой огромный массив. — Эти ошибки не допустят». В плен Скеле тоже не улыбалось — он еще не забыл, что сам собирался сделать с «языком». Избежать «горячего потрошения» можно было только одним способом — уйти. И выходов было немного: либо при помощи оружия «открыть дверцу», либо в пропасть шагнуть. Но во втором варианте существовала реальная вероятность в лучшем случае отделаться переломами.
Мирослав почувствовал, как со лба по носу ползет капля пота, взмахом руки смахнул влагу, потом положил ладонь на грудь, ощутив прохладу Железного креста. На этот раз фашистский орден ему не помог.
«Значит, лимит удачи исчерпан», — боевик с силой сжал крест, потом рванул его вниз, разрывая тонкую цепочку. Свободной рукой Скеля расстегнул клапан одного из гранатных подсумков, потом сунул указательный палец в кольцо предохранительной чеки и рывком освободил ударник запала.
В самый последний момент он вспомнил о своем заокеанском кураторе, которому нужно было доложить о провале операции, но врожденный эгоизм лишь мрачно буркнул: «Пишов вин до биса»…