Доспехи бога

Лодрин дан-Баэль прижат к стене собственного дома многоголовым, дико рычащим полукругом, ему некуда уходить, он уже мертв, хотя пока еще жив; как долго он будет жить – решат мгновения. Надежды на спасение нет. Никакой. Он мог бы, пожалуй, спастись, исчезнуть тогда, когда не умеющие сдаваться маарваарцы из личной охраны графа еще убивали и умирали в переходах галереи, отрабатывая свое жалованье, но не сделал этого; не захотел! – он и сейчас выгадывает секунду за секундой потому, что за спиной его – дверь в подземелье, начало тайного хода к берегу Бобрового Потока, к свободе и жизни. Туда, в волглый мрак, совсем недавно ушли его мать, и его сестра, и благородные дамы, вверившие ему, юному Лодрину, свою честь и свои жизни: значит, он будет стоять столько, сколько потребуется ушедшим для спасения. Дан-Баэль не знает, да ему и не суждено узнать, что женщины ушли слишком поздно; старая графиня промедлила, не имея сил расстаться с первенцем, и потому им, выбравшись к потоку, не удастся уйти далеко. Их возьмут чуть ниже по течению, всех – и графскую мать, и сестру ее, безбрачницу, посвятившую себя Вечному, и малолетнюю дочь, невесту господина дан-Моо, возьмут и – одну за другой – заставят перед смертью в полной мере испытать то страшное, от чего он, сын, племянник и брат, пытается их сохранить…

Он – счастливчик. Он не узнает об этом никогда – и хорошо, что не узнает, иначе проклял бы себя за то, что не поднялась рука убить любимых и чтимых самому, здесь, пред каменными очами Старого Лодрина, убить короткими милосердными ударами отцовского меча, избавив от много худшего.

Да и самому ему оставалось, судя по радостному хрюканью толпы, по ее упорству и по ноющей боли в запястье, совсем недолго, но, еще живой, Лодрин отражал уколы грубых пик и вил короткими резкими ударами; нападать сил уже не было. Его давно убили бы стрелами, но в тесноте не натянуть тетиву лука… да и как же могли эти скоты отказаться от собственноручного забоя сеньора? Каждому хотелось самому нанести последний удар, они лезли и лезли, сминая ряд, лезли бесстрашно, целеустремленно. Вот один из вопящих упал и на его место толпа выдавила другого; этот, новый, почему-то показался сеньору знакомым, вот только не было времени сообразить откуда, хотя и это лицо было лицом обычного виллана, не лицо даже, а оскаленная морда злобно торжествующего животного…

Первый выпад Лодрин дан-Баэль отразил без особого труда: рука снова, в который уже раз среагировала раньше глаза, повинуясь то ли приказу крови семи поколений воинов, то ли безмолвной подсказке Каменного Лодрина; короткий, выщербленный по лезвию меч скота прошел мимо, но виллан не открылся, не подставил грудь под ответный удар; он качнулся назад, и по этому точному, выверенному движению сеньор Лодрин понял: этот противник – последний, потому что он хоть плохо, но умеет пользоваться мечом и сможет обратить в свою пользу усталость графа.

Кто же он все-таки?

Степной? Стрелок из леса?

Нет, не может быть; среди них нет графских знакомцев.

Пастух? Пастухи тоже не новички в драке…

А, плевать!

Мечи вновь скрестились, и Тоббо подумал: вот ведь как, оказывается, это просто! Один из первых он вскарабкался на стену; вокруг падали и орали, шипела смола, а он просто бежал вперед, вместе с остальными, оставляя за собой упавших, орущих и затихших, он бежал – по мягкому, по мокрому, он оскальзывался и вставал, и колени были загажены, он воткнул меч в кого-то и еще в кого-то, а после толпа вынесла его вот сюда, в тупичок, и позволила увидеть самое дивное из всех див – маленького сеньора, прижатого к стенке, точно крысу. Совсем мальчишка, графенок был красив даже с кровоподтеком, но оскаленные зубы делали его похожим на голохвостую пакость, снующую по амбару в тщетных попытках спастись от вил; в глазах дан-Баэля была злоба, и был ужас, но, кроме злобы и ужаса, было еще и невероятное изумление: Тоббо поразился бы, узнав, что и он, и остальные для графа Лодрина, сына Меддрина были тоже всего только крысами…

Первый удар мальчишка отразил шутя, но Тоббо ударил снова – так, как бил в степи, нагнав конокрада, с полуповорота – вниз и с оттяжкой; отшатнулся, ударил опять, с трудом удержал подпрыгнувший меч, краем глаза увидел, как захрипел и подался вперед сосед справа – молниеносный выпад проклятого графеныша застал беднягу врасплох, и лезвие с хрустом взрезало ключицу; бычий пастух невольно отступил, качнулся, удержался на ногах, отчетливо увидел графский меч, летящий прямо на него, – и понял, что уклониться не сможет, а в глазах Лодрина полыхнуло безумное торжество; меч летел все быстрее, быстрее, быстрее; Тоббо попытался отшатнуться, но громкое и плотное там, за спиной, не пустило; железная полоса коснулась плеча, и плечо плюнуло в глаза соленым.

И в этот миг все стихло.

Толпа, разомкнув полукруг, отступила, оттягивая с собою шатающегося Тоббо, и открыла проход, по которому медленным шагом ехали всадники.