Досье генерала Готтберга

Вера Соболева все верно рассказала Лизе в Минске, партизан выдал Мужиканов, подготовленный гестапо провокатор, который был внедрен в отряд Савельева. Кулиш, па которого Мужиканов всячески переводил стрелки, на самом деле никакого отношения к гестапо не имел. Он был вором, спекулянтом, но не предателем, так что пострадал зря. Зато его возлюбленная, Надя Соколка, в гестаповских документах проходила под псевдонимом «рыжая», состояла в любовных отношениях с начальником белорусских полицаев и имела обширные провокационные связи. Она так и ушла с немцами на Запад, никем не заподозренная и не наказанная. Через нее Мужиканов передал в гестапо сведения и о подготовке покушения на Розенберга, и об акции, которую партизаны намеревались предпринять по устранению самого Готтберга. Надя Соколка выдала немцам Ингу Тоболевич и Пауля Зиберта. Но ни у нее, ни у Мужиканова, которого она использовала как информатора, не получилось бы действовать столь точно и безбоязненно, если бы им обоим не покровительствовал сам Иван Кузьмич Савельев. Его также упоминал в своих записях генерал Готтберг. В документах СС партизанский комбриг проходил под тем же самым псевдонимом, что в сводках Совинформбюро — «дядя Ваня».

Получив в руки досье Готтберга, которое она искала так долго, Лиза всерьез задумалась о возвращении в Союз. Ей не давало покоя, что предатели, погубившие столько жизней, до сих пор пользовались почетом, занимали высокие посты, им вручали правительственные награды. Задание, как она оценивала для себя сама, было выполнено, и пора было предъявить счет тем, кто того заслуживал. Тем более что в Германии ее ничто не удерживало. Она прекрасно понимала, что Руди никогда не согласится на полный разрыв с Крайслерами, и ее двусмысленное положение угнетало ее с каждым днем все больше. Сказать по чести, она даже не сокрушалась о своем женском счастье, которое так и не сложилось, досье Готтберга занимало ее душу и мысли куда больше. Она любила Руди, она скучала без него, когда он уезжал, но трещина, которая пролегла между ними в тот день, когда она узнала истинное положение дел, уже не исчезла, она расширялась с каждым новым, даже случайным, недоразумением. Лиза чувствовала угрызения совести от того, что вторглась в чужую жизнь, украла счастье у другой женщины, заслужившей его гораздо больше, чем она. Она все чаще, все серьезнее размышляла о возвращении в Ленинград. Но окончательно решилась только весной пятьдесят третьего года, когда умер Сталин.

Ничего не сказав Крестену, не известив сестру и Фру, она отправилась в советское посольство и подала прошение, изложив письменно всю свою невеселую историю. Ее письмо попало к Хрущеву, который к тому времени уже пришел к власти. Как ни странно, он вспомнил Сталинград, вспомнил девушку, служившую переводчицей у генерала Родимцева, но больше всего, как полагала Лиза, вспомнил Катю Белозерцеву, о которой Лиза упоминала в письме, — к ней он относился с теплотой. Хрущев дал разрешение и приказал в КГБ закрыть дело против Голицыной.

Вот и пришло время вернуться домой. Лиза вполне отдавала себе отчет, что вернуться ей придется одной. Наташа с головой окунулась в новую, очень близкую ей французскую жизнь, и о возвращении в Петербург даже не желала слышать. Она закончила Сорбонну, получила степень и погрузилась в интересную, научную работу. Фру состарилась. Узнав, что Лиза едет в Питер, она плакала и хотела поехать «со своей девочкой». Но Лиза настояла на том, чтобы она осталась, — не по годам такие путешествия, пусть живет спокойно.

Прощание с Руди было тяжелым. Сначала, как казалось Лизе, он равнодушно относился к ее потугам вернуться в Союз. Наверное, рассчитывал на то, что ее не пустят. Когда же разрешение было получено и пришло время собирать чемоданы, она заметила, он словно постарел лет на десять, но ничем не выдал: своего чувства. Проводил на вокзал, даже не обнял на прощание. Только сказал, как в мае сорок пятого: «Помни, как прежде, Альстерштрассе, 38, хоть ты не любишь этот адрес, но вдруг пригодится». И ушел, ни разу не обернувшись, теперь, как она думала, наверняка, навсегда.

Она приехала в Ленинград, рано утром, как и в августе сорок пятого года. И так же, как тогда, прошла пешком по Невскому, до Аничкова моста. Спустя пятнадцать лет после войны, как в год Победы, прикоснулась ладонью к статуе Клодта. «Здравствуйте, кони! — прошептала Лиза, не сдерживая слез. — Теперь я вернулась к вам навсегда».

Ее квартира, кончено, была давно занята. Она остановилась в гостинице «Маяк» на Фонтанке. Почти всю ночь, свою первую ночь в Ленинграде после долгого отсутствия, она простояла без сна у окна, глядя на, казалось бы, колышущийся над водой в бликах белой ночи город, который никогда уже не надеялась увидеть. Утром в дверь ее номера постучали. Удивленная, Лиза открыла дверь и… обомлела. На пороге стоял Орлов.