Досье генерала Готтберга

— Как это некому? — возмутилась Марья Сергеевна, разглядывая их. — А Франкония Михайловна? Мы же с ней вдвоем в нашем доме остались, всю блокаду вместе, такое пережили, — она махнула рукой. — А вы говорите, некому. Хоть бы обо мне вспомнили, мне бы строчку черканули, а я бы Франконии Михайловне передала.

— Франконии? Фру?! — Лиза выронила чемодан. — Она вернулась в Ленинград?

— А как же, — подтвердила Марья Сергеевна, — вернулась, в самом начале августа, а немец-то прет. Эвакуация. Ее тоже хотели вывозить. У меня сестра, вы знаете, профорг на фабрике офсетной печати на Петроградке, так я ее попросила: Франконию припиши вместо меня, одна она, куда ей деться? У меня-то муж на Кировском оставался, так я при нем, а она? Вот сказали ей, но Франкония — ни в какую, никуда не поеду. Вот и зимовали с ней с сорок первого на сорок второй вдвоем. Наверное, не выжили бы, если бы Степан мой с Кировского завода пайком не помогал. Все честно делили пополам. Вот дотянули кое-как, — прижав конец платка к глазам, Марья Сергеевна всхлипнула. — Еще зажигалки ходили на крышу сбрасывать. Всякого насмотрелись. Да что теперь говорить? Идите наверх скорее, девочки, — спохватилась она. — Франкония Михайловна дома. Вот радость-то будет!

— Идем! — друг за другом сестры взбежали на второй этаж и остановились перед знакомой с детства дверью. Марья Сергеевна, задрав голову, снизу наблюдала за ними и все промокала, промокала концом платка мокрые глаза.

— Представь, Фру сейчас ходит там по комнатам и даже не подозревает, кто стоит на площадке, — прошептала Наташа, голос ее дрожал. Лиза подняла руку, чтобы нажать на звонок, и вдруг дверь распахнулась. Словно почувствовав, бывшая гувернантка открыла сама, без звонка. И… ахнула, всплеснув руками.

— Фру, это мы, — едва сдерживая волнение, произнесла Лиза, — Фру, мы живы, мы вернулись. — О, святая Мария, — гувернантка пошатнулась, обе сестры бросились к ней, обнимая.

— Девочки мои, девочки мои — она целовала их, шепча, — красавицы мои, милые мои. Обе. Обе. Живы. — Потом прикрыла дверь, отстранила, разглядывая.

Они тоже смотрели на нее. Фру сильно постарела, прежде гладкое лицо испещрили морщины. «Фру» это смешное прозвище ей придумали в Петербурге, так называла ее прислуга в доме Голицыных, к которой Фру, любившая порядок, придиралась за неряшливость. Теперь уж мало кто помнит, что настоящее имя Фру — Франциска и приехала она в самом начале века в Петербург из Лиона, где ее отец, Мишель Люме, владел ткацкой мануфактурой. В Лионе у Фру остались родственники, три брата. Но она никогда не вспоминала о них, по крайней мере вслух, хотя тщательно берегла портреты. Она посвятила себя княжескому семейству Голицыных и в роковые революционные годы не покинула хозяев, разделив их судьбу.

Юной, стройной, с прекрасным образованием и манерами Франциска приехала в столицу Российской империи, не зная, что ждет ее в дальнейшем. Она имела на руках отменные рекомендации и без труда нашла себе применение. Ее пригласили сначала в дом Толстых, потом бабушка Лизы, княгиня Елизавета Ксаверьевна, убедила молодую Франциску перейти к ней, приглядывать за внуками от старшего сына, уехавшими позже в Париж.

Конечно, мадам Франциска, на русский манер Франкония Михайловна, и представить себе не могла, что настанут в России времена, когда перестанут чтить Бога, а обращение «господин», «госпожа» станет запретным. Все сделаются «товарищами», а французский язык и хорошее воспитание будут объявлены буржуазными предрассудками. Русский же язык, который Франциска учила по произведениям Толстого и Тургенева, заменят «выраженьица», как она, бывало, сетовала, площадная ругань и того хлеще — матерная брань.

Иногда она сожалела, что не уехала из России в семнадцатом году, полагая, что братья давно считают ее погибшей, письма от них давно уже перестали приходить. Да и сама она не писала, боясь бросить тень на приютившую ее семью. Всю свою жизнь она посвятила двум девочкам, Лизе и Наташе. Именно Фру давала Лизе первые уроки игры на фортепьяно, выучила обеих языкам, французскому, английскому, немецкому, так что и выпускники университетов бледнели перед их знаниями.