Досье беглеца

Одни исследователи считают "Анчар" художественным шедевром. Н.Измайлов писал, что "мрачное и загадочное творение Пушкина... таинственный образ, порожденный в далеких пустынях Востока". Другие усматривают в стихотворении чисто политические намеки: протест против деспотизма, против бесправия и рабства, против безграничной власти. "Стоглавой гидре уподобляет, как известно, Радищев в "Путешествии из Петербурга в Москву" и самодержавие, и крепостничество,- пишет Д.Благой.- Подобная же концепция лежит в основе пушкинского "Анчара". Благой отрицает наличие в "Анчаре" каких-либо других аллегорий.

Третий взгляд принадлежит академику В.Виноградову. Он видит в "Анчаре" своеобразный ответ Пушкина тем, кто упрекал поэта в лизоблюдстве. Упреки эти были вызваны "Стансами". Павел Катенин написал "Старую быль", где содержался весьма прозрачный намек на низкопоклонство Пушкина. "Анчар", в котором яд можно понимать как яд клеветы, мог быть ответом на стихи Катенина. Катенинский образ "неувядающего древа", считал Виноградов, есть некая антитеза пушкинскому "древу смерти".

В современной пушкинистике крайние точки зрения на эти стихи смягчены, лобовые политические аллегории остались только в учебниках. "Анчар" относят к философским стихотворениям Пушкина, легендам, притчам с глубоким значением и общечеловеческой мыслью, многозначными и внутренне свободными образами. С такой расплывчатой трактовкой трудно не согласиться. И все же, нам кажется, символика стихотворения оставляет простор для еще одного варианта прочтения, связанного с жизненными обстоятельствами поэта, приведшими к созданию "Анчара".

Рискнем в качестве гипотезы несколько иначе истолковать смысл стихотворения "Анчар". Несомненно, ядовитое дерево - символ зла; пустило оно глубокие корни не на Востоке, а в той "пустынной" стране, где живет автор "Анчара".

Слово "пустыня" у Пушкина - понятие не столько географическое, сколько социальное. "Пустыня" означает культурное пространство, где поэту скучно; пустыней он называет то Кишинев, а то и Петербург. Именно в этой пустыне его преследуют. И - "судьбою вверенный мне дар"

Доселе в жизненной пустыне,

Во мне питая сердца жар,

Мне навлекал одно гоненье.

Пушкин пишет о "пустыне нашей словесности" и даже о "философической пустыне". Между прочим, в первоначальном варианте стихотворения "Анчар" было: "В пустыне чахлой и глухой", а не "скупой", что еще больше сближает пустыню с провинцией. Раба склоняют к тому, чтобы он участвовал в бесчеловечном деле, чтобы принес яд. Раб соглашается и приносит яд. Вспомним теперь: именно в это время Пушкин получил распоряжение царя донести ему лично, кто автор "Гаврилиады". Отказ равносилен смерти. В дневнике у поэта 2 октября 1828 года краткая запись: "Письмо к царю. Le cadavre...", то есть труп.

Принес - и ослабел и лег

Под сводом шалаша на лыки,

И умер бедный раб у ног

Непобедимого владыки.

Доносительство - вот тлетворная, разлагающая человека отрава, источаемая этим всемогущим и таинственным (или тайным?) органом, именуемым "Анчаром", который наводит страх на всю Вселенную. Сперва отравленный раб, судя по черновикам стихотворения, страдал, но оставался жить. Больше того, в черновиках имеется следующий вариант этого четверостишия:

Но человека человек

Послал к анчару самовластно,

И тот послушно в путь потек

И возвратился безопасно.

Значит, Пушкин, когда писал стихотворение, думал о том, что яд этот, хотя и смертельный, но он не причинит вреда человеку, который его принесет, и не сделает вреда другим. Кроме того, поначалу поэт продумывал и, так сказать, более субъективный вариант легенды: вместо "Природа жаждущих степей его в день гнева породила..." у Пушкина было "Природа Африки моей..."

Кстати, слово "яд" у Пушкина примерно в двух третях случаев используется в переносном смысле: "ядом стихи свои в угоду черни буйной он наполняет", "сеют яд его подосланные слуги", "подозревая все, во всем ты видишь яд" и т.д. Зачем же, согласно замыслу "Анчара", царю нужен яд? А для того, чтобы пускать ядовитые стрелы в своих врагов, уничтожать их. Не в этом ли великая и вечная сущность доносительства?

В те самые дни, когда началась работа над "Анчаром", Пушкин сочинял письмо Вяземскому. В конце рукописи этого письма есть несколько слов, трудно разбираемых и требующих героических усилий текстолога: "Алексей Полторацкий сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то 2500 в месяц (которые очень бы мне пригодилась благодаря крепсу), и ко мне уже являются троюродные братцы за местами и за милостями царскими". Подумав, Пушкин решил об этом Вяземскому не сообщать, и строки остались в черновике. Яд клеветы соединился для Пушкина с ядом доносительства. Вопрос этот мучил поэта. Мысль искала эзоповскую форму и нашла ее в стихах.