Дороже титулов и злата

Грушенька сидела перед зеркалом, время от времени поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, и сосредоточенно рассматривала собственное отражение. Мечислав Феллицианович, сразу видно весьма ученый и образованный человек, употребляет в речи своей не совсем понятные слова. Вот, например, «сильфида». Что сие обозначает? Когда Грушенька спросила об этом у бабеньки, та как-то странно хмыкнула, потом спросила, где ж это внучка такое мудреное слово услышала?

— Не помню я, то ли в книжке какой прочитала, то ли еще где… — начала отнекиваться Груша, чувствуя, что щеки заливает предательский румянец.

— Да вроде среди наших, купецких, такое слово услышать вряд ли можно, — задумалась Аграфена Федоровна, — разве что от человека книжного какого, кто мудрость постигает в учении. Может, от господина Марципанова? — лукаво взглянула она на внучку.

— И вовсе не от него, — слишком быстро, что бы это было правдой, ответила та. — Говорю же, в романе встретилось, в «Матильде» мадам Коттен. Я его в книжной лавке третьего дня купила.

— В лавке так в лавке, — согласилась старушка. — А слово сие вроде как «волшебница» означает или дух воздушный какой, легкокрылый.

Чем же она на сильфиду-волшебницу похожа? Рыжими волосами? Прозрачной голубизной глаз? Или худенькой фигуркой? Так и сидела мало не четверть часа Грушенька, вглядываясь в черты своего лица, то и дело поправляя медные пряди, уложенные в простую прическу, морща носик и поджимая изогнутые, как лук, губки, все не могла решить: искренне ли говорил Мечислав Феллицианович? Можно ли ему верить? А главное — почему он так сказал?

Когда думала об этом, перед ней возникало его лицо: глаза чудные, как теплая безлунная летняя ночь, когда в бархатном мраке небосвода каплями сияют звезды, темные брови, как крылья бабочки — вразлет, скулы со впадинками — при свете костра это сразу стало заметно. В тот миг, когда Мечислав чуть наклонился к ней, сердце так и ухнуло куда-то вниз, а потом он взглянул на ее губы так, будто они были его любимым лакомством. И сейчас при одном воспоминании об этом взгляде, ее вновь охватывала непонятная истома, колени слабели, тело пронизывал странный, неведомый ранее трепет. Грушенька даже закрыла глаза, чтобы ничто не мешало ей яснее ощутить, понять и продлить сладостное наваждение. Нужно ли пытаться объяснять то, что происходит? От думок только голова пухнет. Гораздо приятнее просто чувствовать, погружаясь в воспоминание о его словах, жестах, потемневших от страсти глазах. Как бы хотелось еще хоть один разочек почувствовать на себе такой взгляд, ощутить его губы на своих…

Нет, одернула себя девушка, не хорошо это, не ладно. Так, пожалуй, в мечтах и до запретного дойти можно. Правда, что есть это «запретное», она не знала, посему, наверное, и начинало мучить любопытство — змей-искуситель, не торопясь, поднимал в ее душе свою плоскую башку. Разве может причинить ей неприятности Мечислав Феллицианович? Нет, конечно, нет! Он человек порядочный, честный, на такого всегда можно положиться. И отважен до безрассудства, собой рискуя, спасает других. Разве встречались ей на пути такие мужчины? Да и встретятся ли еще?

— Барышня! Аграфена Ниловна! — вывел ее из грез певучий голос Настасьи, раздавшийся из-за двери. — Вы там али нет? Стучу, стучу.

— Здесь я. Открываю, — отозвалась Груша, торопливо отодвигая затвор.

— Чего средь бела дня взаперти-то сидите, — удивленно посмотрела на нее горничная. — Ступайте, бабенька вас кличет. Обедать пора, только вас и дожидают.

Аграфена еще раз взглянула в зеркало, расправила кружево на рукавах и пройме своего любимого барежевого платья и осталась весьма довольна. Сильфид в своей жизни она не встречала, но почему-то пришла к твердому убеждению, что и вправду сейчас похожа на это неведомое существо с мелодичным заморским названием. В этом воздушном образе и впорхнула она в столовую, где семейство Селивановых шумно рассаживалось за обеденным столом. Были здесь, кроме бабеньки, сам Иван Афанасьевич, сыны его: Алексей, Григорий и неугомонный Петруша, две незамужние дочери: Машенька с Парашей, тетушка Олимпиада Фоминична и, конечно, Мечислав Феллицианович.

Как только Грушенька вошла, он тут же поднялся со своего места, чем вызвал немалое удивление окружающих. Все сначала воззрились на господина Марципанова, потом дружно перевели взгляды на Аграфену, которая от смущения чуть было не села мимо стула, и, наконец, вопросительно-требовательно посмотрели на бабеньку. По всему было видно, что ее почитали оракулом в затруднительных и малопонятных ситуациях. Аграфена Федоровна махнула Голицыну сухонькой ручкой и, затаив усмешку в уголках губ, ласково произнесла:

— Будет вам, Мечислав Феллицианович. Сами видите, у нас тут по-простому, без церемоний. Не приучены мы к светскому-то этикету. А вам не след на гостя пялиться, — обвела она взглядом присутствующих, — а то ложку мимо рта пронесете.