Дорогой отцов

Лена упала. Она не помнила, как опять очутилась в дровянике, не помнила, как долго лежала без сознания, не помнила, что стало с Петькой. «Зачем он заступился за меня, зачем?» Лена думала, что, не случись этого, он, возможно, сумел бы вырваться из гестаповского застенка. Она не знала, что Петька был пойман с поличным, захвачен во время налета на квартиру немецкого полковника.

Лена, желая проверить, здесь ли Петька, в своем ли дровяничке, громко кашлянула. «А что, если крикнуть?»

— Петя, — негромко позвала Лена. Молчание. — Петя! — громче крикнула она. И опять молчок.

Послышались тяжелые, неторопливые, размеренные шаги.

— За мной, — прошептала Лена.

Шаги приближались. Гестаповец подошел к двери и остановился. Слетела с пробоя накладка, открылась дверь. Лена вышла из своей затхлой темницы. Теперь допрос вел другой офицер, одутловатый, с сонливыми глазами в сивых ресницах. Лет ему было не менее пятидесяти.

— Не буду отвечать, — решительно заявила Лена. — Дайте мне воды.

На офицера это не произвело никакого впечатления.

— Отвечать не буду, — повторила Лена, и гестаповец почувствовал в осипшем голосе непокорную силу.

Офицер дал знак часовому. Тот вышел и скоро вернулся со стаканом воды. Лена взяла стакан и, подняв его дрожащей рукой на высоту глаз, посмотрела воду на свет. Вода была чистой, на ощупь тепловатой. Рука все дрожала. Со стороны можно было подумать, Лена решала: «Пить или не пить? Принимать или не принимать „милость“ врага?» Она поднесла стакан к сухим губам и с жадностью отпила один глоток. Стакан затрясся в ее руках, крупные капли выплеснулись и, ударяясь о половицы, разлетелись. Соленая вода, попав в трещины губ, вызвала жгучую боль. Слеза проложила по худой щеке извилистую стежку. Глаза лихорадочно заблестели. Лена посмотрела на эсэсовца с такой жгучей ненавистью, что у того рука, игравшая портсигаром, вздрогнула и невольно потянулась к пистолету. А Лена, точно поняв это движение, подалась вперед. Ей хотелось бросить стакан с горько-соленой водой в лицо гитлеровцу, плеснуть прямо в глаза. Офицер встал.

— Застрелю! — крикнул он.

— Стреляй! — Лена бросила стакан. Стекло, ударившись о каменную стенку, зазвенело осколками, а соленые брызги, разлетаясь, упали на мундир гестаповца. — Стреляй! — держась обеими руками за грудь, говорила Лена. — Стреляй! — звенел ее голос.

Неожиданно раздался взрыв и здание зашаталось. За первым взрывом послышался второй.

— Это наши, — с радостью произнесла Лена и, повернувшись к офицеру, выкрикнула: — Слышите? Это наши! На-ши!..

— Увести! — бросил офицер и поспешно вышел из комнаты.

Лена шла в сарайчик, прислушиваясь к разрывам. Артиллерийский обстрел продолжался долго, и она, ликуя, считала разрывы. Но вот грохот оборвался, смолк, и за Леной опять пришли, «Теперь, наверное, все — конец», — подумала она. Офицер сидел на том же месте. На столе стояли графин и два стакана. Немного поодаль от графина, на газете, лежал хлеб, нарезанный тонкими ломтиками. Начался допрос.

— В Нижне-Чирской была?

— Была. И узнала, в какую яму гестаповцы живыми закопали детей детского дома.

— Ложь!

— С куклами, с игрушками закопали. Знаю фамилию гестаповского офицера, который…

— Замолчи. — Щетинистые брови на выпуклом лбу шевелились, глаза сузились и впились в девушку.

— Где у русских военные склады?

— Там, где им положено быть.

— А в городе у Чуйкова есть?.. На плане можешь показать?

Офицер налил стакан воды и медленно-медленно выпил. Потом налил другой стакан, поставил его на край стола.

— Пей, — предложил он.

Лена не отозвалась. У нее мелькнула надежда увидеть город, услышать голоса своих людей, еще раз взглянуть на солнце. Решение принято. Пусть все, о чем она думала, не сбудется, пусть! Но она еще раз пройдет по родной земле, вдохнет глоток свежего воздуха и умрет так, как умереть положено. Она сделала вид, что колеблется в своем решении. Тогда офицер сам подал стакан воды. Лена взяла его, но пить не стала, а подержав в руке, поставила на подоконник. Эсэсовец крикливо приказал:

— Пей!

Лена решительно взяла стакан и до дна выпила его. Затем, не спрашивая позволения, подошла к столу и налила еще стакан. И эту воду выпила. Ей стало легче.

— На плане не сумею объяснить, где склады, — хитрила она. — Могу показать на местности.

И Лена в предрассветный час вывела гитлеровцев на огонь батальона своего брата, о котором она ничего не знала. Это она во весь голос крикнула: «Стреляйте, товарищи! Стреляйте!»

…На груди у Лены нашли записочку: «Я очень люблю жизнь и очень хочу жить. Ну, а если умру, значит, иначе не могла поступить». Долго стоял над трупом Лебедев, вглядываясь в родные черты. Потом взял сестру на руки и понес ее. Он шел с высоко поднятой головой и не замечал, как обнажались головы бойцов при встрече с ним. Прошел одну траншею, свернул во вторую. И казалось, спустится на берег, смело ступит в ледяную воду, перешагнет Волгу и пойдет дальше, пойдет по всему свету, чтобы сказать всему миру: «Смотрите на нее. Смотрите и помните: она умерла, как солдат, как воин самой справедливой армии, умерла, защищая Родину и мир на земле».