Дорогой дальнею

Потом они вдвоем сличали червонцы. Сержант тыкал указующим перстом и шептал своему командиру что-то про водяные знаки. А Иван сидел с независимым видом и ждал. Да хотя бы и фальшивой «ассигнация» оказалась! Что он за все бумажки, которыми с ним рассчитывались покупатели, отвечать обязан?.. Капитан зевнул. Похоже, эта затея с проверкой червонца ему наскучила и, наконец, он о самом главном спросил:

— Ты зачем человека в нокаут отправил?

Иван не смог ответить. Морок у него окончательно спал. Осталось только сильное недоумение. Действительно, что это с ним произошло, почему слюни-то распустил-то?.. Он вздохнул и сказал вслух, отвечая своим мыслям:

— Это все цыганка. Она меня подзавела.

— Еще и цыганка в вашей банде была? — живо спросил Ватсон. — А ну-ка поподробней. Кто она? Откуда?

— Певичка Лола из «Тихих зорь».

— В интимной связи состоите? — продолжал бомбить сержант.

— Нет, до этого еще не дошло.

— Знаю её, — усмехнулся всеведущий капитан. — Она такая же цыганка, как ты зулус.

— А кто ж она? — не понял Иван. — Молдаванка, что ли?

— Замнем для ясности.

Иван не возражал. Действительно, пусть она хоть негритянка из знойной Африки, ему что за дело. Господи, на кой она сдалась? Ну, увлекся на минуту. Да пошла она! Дома жена и дети ждут.

— Вообще-то я и сам не понимаю, что со мной было. И зачем с этим мужиком схлестнулся?.. Может, вы подскажите?

— Мы тебе еще и объяснять должны! — с возмущением сказал Ватсон.

— Это бунт, — спокойно разъяснил капитан. — Как водится, бессмысленный и беспощадный… В общем, Иван, перекрестись на всякий случай, чтобы с твоим спарринг-партнером ничего серьезного не случилось. Его в больницу отвезли.

Потребовали расписаться в протоколе и отпустили. К тому моменту Ходорков выглядел совершенно трезвым. И ощущал себя таковым. Отдали ему куртку, бумажник, ключи, весы, — все, кроме ножа. Капитан предупредил, что надо будет, — вызовут. И напоследок, прямо как священник на причастии, посоветовал:

— А ты пока постарайся со своими долгами рассчитаться.

Домой Иван добрался глубокой ночью, на попутках, отдав за дорогу все, что осталось — даже побывавший в подозрении червонец. Галина не спала, дожидаясь. Увидев, сразу поняла: что-то стряслось — и с беспокойством спросила. Не ответил, отмахнулся и завалился спать.

6. Не западло припухать с Ходорковским?

И на другой день молчал. Но припоминал, как смачно тому барбосу вломил. Может, до сих пор тот лежит в беспамятстве. Да, прав капитан: бессмысленно и беспощадно вышло. А с ножом через день проблемы начались. Заглянул сосед и потребовал вернуть. Иван не нашел ничего лучшего, как соврать, что потерял, и утешил Гешу тем, что такой же подыщет и отдаст взамен.

— Не найдешь такого, — сосед остался недоволен. — Самодельный нож. Мне дружок подарил, большой мастер этого дела.

— Какой дружок?

— Тебе-то что? Ты его не знаешь, он не из нашей деревни.

Час от часу не легче. Иван в милиции сказал, что его это нож, про настоящего хозяина не заикнулся. Может, все-таки сообщить Геше, что нож на экспертизу попал? Вроде как своевременно предупредить. А то мало ли чего… Нет, решил повременить.

И позднее молчал. С женой почему не поделился — ясно. Начались бы слезы да причитания, больше ждать нечего. Никому из друзей-трактористов — тоже ни слова. Вообще старался не думать о случившемся. Вроде получалось. Но на третий день вдруг взял да «раскололся» перед человеком новым в деревне, неким Мызиным. Ну, не совсем уж и новым; Мызин здесь родился и вырос, но потом исчез лет на двадцать. Про него говорили, что человек он лихой, в бандформировании состоял и в тюрьме сидел, а сейчас на заслуженный отдых удалился. И, между прочим, один из лучших домов в деревне приобрел, не пожелав вселяться в покосившуюся избушку матери. Иван преждевременно почуял в нем «своего».

Разговаривали на улице, через железную изгородь, которой Мызин огородил дом. Про нож Иван не стал поминать; про депутатов, которых он якобы зачем-то искал, тоже не заикнулся; про мятый червонец и вообще нечего базарить, уехал червонец неизвестно куда. Он сообщил о главном. Мызин выслушал спокойно и равнодушно.

— Чем, говоришь, врезал?

— Кулаком, чем же еще, — Иван сжал пальцы в кулак и, между прутьями изгороди, подсунул бывшему уголовнику под нос.

— Ты это убери, — Мызин отодвинулся. — И так вижу, что твоими рычагами только кирпичи молотить… Значит, ни кастета, ничего такого у тебя с собой не было?

— Какого кастета? Ты че буровишь?

— Ладно, проехали.

— Что они там могут… намотать?

— Ты вот что скажи, я не понял. Кто-нибудь видел, как ты тому фраеру примочил? Свидетели были?

— Шатались там малолетние шалашовки, милиция откуда ни возьмись… Да я и не скрывал ничего!

— Свалял дурочку. Тут всегда надо так: я, мол, не я и хата не моя. В худшем случае на самооборону сваливать.

— Э, да не хотелось мне врать!

— Тогда не знаю. Тогда сухари суши. Загремишь лет на пять, как твой однофамилец.

— Какой однофамилец?

— Ну, Ходорковский, олигарх. Может, на соседних нарах припухать будете. Не западло? — с насмешкой спросил бывший уголовник.