Дорогие мои

Понятно, что сами ребята без Феликса и Эдика так написать не смогли бы. Камов и Успенский абсолютно точно выбирали приемы миниатюр, а потом выжимали из ребят все что можно.

Конечно, артистам нашего «Телевизора» далеко было до эмгэушников. На том уровне работали, пожалуй, только трое: Л. Хавронский, В. Степанов и Э. Попов, но текст был такой, что равных этому спектаклю в то время на студенческой да и любой другой эстраде не было.

А летом «Телевизор» послали в Сибирь на гастроли. Так получилось, что я ехал в метро домой и где-то на «ВДНХ» в вагоне встретился с Леонидом Хавронским. У них для гастролей не было ведущего, и он позвал меня. Это приглашение имело для меня огромное жизненное значение. Именно в этой поездке мы стали писать с Наринским, вернее, я ему только помогал писать, но мы на этом подружились. И, вернувшись в Москву, попытались написать программу для Творческой мастерской, что была на ВДНХ и сейчас существует на ВВЦ. Там ставился спектакль для омской группы начинающих артистов. Именно там я познакомился с шестнадцатилетней Любой Полищук.

Однажды мы с Наринским сидели на Патриарших прудах и писали. Я вдруг встал, подошел к проходящей мимо красивой девушке и спросил:

– Скажите, вы могли бы меня полюбить?

Девушка рассмеялась и дала мне свой номер телефона.

Наринский сказал:

– Эх если бы ты так писал, как знакомишься.

Как-то мы вчетвером, всей своей авторской группой, пришли к Камову домой и попросили его продолжать с нами занятия. Феликс в это время работал в журнале «Фитиль» редактором. Редактор он хороший был. Всем недотянутым сюжетам придумывал концовки.

Времени у него на нас не было, и он свел нас с Лифшицем и Левенбуком. И мы стали писать им юмористические номера – написали миниатюру «Бабье лето», какие-то мини-басни типа:

Проказница была мартышка,
Зато теперь ее детишки -
Осел, козел и косолапый мишка.

А с «Бабьим летом» произошла такая история. Они делали этот номер на открытии сезона в «Эрмитаже».

И номер не шел. Ну никак! И вроде все написано нормально – это был парад женщин на стадионе. «Шире стали колонны – это идут жены ответственных работников» – так было написано, и так делали мы в самодеятельности. Но редактура эту фразу не пропустила, и пришлось написать: «Шире стали колонны, это идут женщины-повара». Лифшиц и Левенбук просто мучились этой миниатюрой до тех пор, пока Левенбук не сообразил, что в одном номере наложились друг на друга два приема: прямой и пародийный. Тогда Левенбук выкинул все пародийные репризы, и номер пошел, имел успех, и мы получили деньги сто пятьдесят рублей на троих. Поэтому именно 1968 год я считаю началом своей профессиональной деятельности.

Параллельно мы написали целый спектакль для журналистского коллектива «Верстка и правка» – это Хайт нас сосватал. А еще написали спектакль «Цирк», который так никуда и не пошел.

Мы иногда приходили к Феликсу и показывали то, что делали. И он нас учил. Но если Левенбук нас учил чистой эстраде, то Феликс правил и наши рассказы для «Литгазеты».

В 1969 году в моей жизни появился Хазанов. Этот шустрый носатый парень не любил платить деньги за тексты. И я помню, как Феликс, узнав, что я Хазанову написал одну репризу для «Кулинарного техникума», сказал:

– Звони. Прямо сейчас звони и требуй оплаты.

Я возразил:

– Но там же одна реприза.

– Он ее исполняет?

– Да.

– Реприза стоит в Москонцерте сорок рублей. Звони.

Я позвонил, но это ничего не изменило.

Кстати, именно Феликс в 1974 году после успеха первого монолога «Учащегося кулинарного техникума» предложил сделать серию монологов этого придурка.

Мы с Воловичем и Хазановым написали их три: «Военкомат», «Женитьба» и «В цирке», но идея серии, я точно помню, была Феликса.

Каким-то образом так получилось, что мы с Феликсом стали сближаться. Инициатива, конечно, исходила от меня. Мне он очень нравился – не только тем, что он был профессионалом высокого класса, но и всем остальным. Мне нравилось, как он шутит, и какая-то необычная манера разговора – например, он говорил, как-то повышая голос в конце:

– Ну хорошо!

Я даже невольно подражал его речи.

Мне и внешне он очень нравился. Небольшого роста, худощавый, с правильными, красивыми чертами лица, седые волосы, и глаза чуть-чуть косенькие. Будь он большого роста, он бы вообще был красавец.

Одевался он всегда в одно и то же. Скромные брюки и свитер толстой вязки. По-моему, ему это было все равно. Просто в свитере было удобно. Ни разу, кажется, не видел его в костюме, да ещё с галстуком.

Но больше всего мне нравилось, что он умница. Мы его в своей компании называли «мудрый Соломон». Мы все ходили к нему со своими проблемами. Он, как ребе, разбирал ситуацию и давал мудрые советы. Помнится, Таничу кто-то пообещал за приличные деньги помочь вступить в кооператив. Танич взял Фелю, тот из-за угла посмотрел на человека и сказал:

– Не надо с ним иметь дело.

А Танич уже хотел отдать деньги на квартиру. Феля его удержал. Человек оказался аферистом.