Дороги и тропы

Два с половиной часа мы не видели солнца. Оно палило по-прежнему нестерпимо. Решаем дождаться прохлады у входа в пещеру.

— Считайте, что вам повезло, — сказал старшина,— увидите самое интересное...

Часа через три солнце раскаленным блюдом прокатилось по гребню гор. И началось «самое интересное».

Пискнула и исчезла в косом полете первая мышь. За ней из темного хода полетела другая, третья. Вот уже десятками, сотнями уносятся в степь крылатые обитатели подземелья. Гора похожа на гигантский улей с роем потревоженных пчел. Сплошным потоком летят мыши. Шум крыльев напоминает шорох частого летнего дождя. Проходит полчаса — поток все нарастает и нарастает. Мыши ловко обходят препятствия и исчезают над потемневшей степью. Больше часа длится этот вылет на ночную охоту...

Зоологи подсчитали: в этой пещере живет сорок тысяч мышей. Нигде в Европе и Азии нет такой массовой колонии животных.

ДВАДЦАТЬ МИНУТ У КОСТРА

Верхушка бархана. Примеряемся. И осторожно садимся. Под нами струйками разбегается серый песок и гнутся жидкие сухие растеньица. Колеса у вертолета почти полностью увязают. Сбегаем вниз по бархану. Ботинки полны песку. Сзади остается оплывший сыпучий след.

Никто нас не ждал. Просто мы удивились, увидев в пустыне отару, и приземлились у огонька. И вот стоим у костра. Мы сказали: «Салам», и три человека тоже сказали: «Салам». Наверное, первый раз у отары приземляется вертолет. Но никто не побежал к нему. Пожалуй, только в глазах у людей любопытство.

Сотни четыре овец. Два козла с медными колокольцами. Овцы безропотно приняли верховодство двух бородатых пророков и черной массой движутся туда, где гремит колоколец. Два осла по соседству с костром затеяли драку. Черный изобретательно лягает серого. Тот отбегает и униженно бредет к овцам. Восемь верблюдов, три добродушные собаки, трое людей. И на всех — один маленький огонек.

Холодно. Ой, как холодно и неуютно в зимней пустыне! Волнистый песок вокруг. Можно предположить: в раннее лето тут что-нибудь зеленеет и даже что-нибудь расцветает. Но какую еду находит отара теперь в холодных песках? Верблюды что-то жуют, оскалив старые желтые зубы. Козлы забрались на бархан и уже обследуют вертолет, один поставил передние ноги на колесо, но, видно, почуял запах бензина — фыркнул и попятился к овцам. Все улыбнулись — и мы с пилотом, и два молодых пастуха, и даже старый-старый пастух спрятал улыбку за рукавом драной одежды.

Держим руки над огоньком. Жарко горит саксаул, в помятой закопченной посуде что-то забулькало. Старик достал, из мешка большую, с городской зонтик, лепешку. Разломил поровну. В холодных песках лепешка и обжигающий губы зеленый чай едва ли не самая главная радость.

Молчим. Я знаю по-туркменски только «салам». Почти столько же старый пастух знает по-русски. Но чай и лепешка все-таки помогают нам кое-что узнать друг о друге. Я сумел объяснить, что прилетел из Москвы. И понял, в свою очередь: старик уже двадцать лет водит в пустыне отару и что сын его Ходжа Гульдыев убит во время войны около города Орши. Старик достал вторую лепешку. И еще налил чаю... Я думаю, даже очень словоохотливых пустыня располагает к сдержанности. Но молчание это — неслышный разговор между сидящими у костра. За эти двадцать минут я понял: кусок лепешки и кружка чаю в пустыне не то же самое, что чай в городском доме. И два сдержанных слова в пустыне значат больше, чем те же слова под крышей...

Из-за бархана показался человек с двумя верблюдами. Уздечка заднего привязана к хвосту переднего. Откуда и как пришел человек? Несомненно, его привлек вертолет. Но он провел флегматичных верблюдов в трех шагах от машины и даже не взглянул на нее. Младший из пастухов, глядя на процессию, засмеялся. Все засмеялись — горбатый вертолет чем-то неуловимо похож на верблюдов. Сходство понравилось даже старому пастуху. И первый раз я увидел его улыбку...

Мы попрощались. Поднялись. И, забираясь вверх, сделали круг. Восемь верблюдов внизу, отара, колодец с рощицей саксаула, люди возле огня. Люди стояли с поднятыми кверху руками...

Час после этого летели мы над песками. И один только раз увидели человека. Он вел по барханам навьюченного верблюда. Я оглянулся: направление — точно к отаре. Наверно, чай, сахар, спички двигались к пастухам по пустыне.

ВСТРЕЧА С БАЙКАЛОМ

Песня о Байкале известна с детства. Хромой плотник-сосед пел её по вечерам на крылечке. Когда он доходил до слов «священный Байкал», голос его начинал дрожать, и нам, ребятишкам, казалось, что вот-вот плотник начнет креститься. Разные песни были у плотника, но если его просили спеть, он пел про Байкал.

Мы не знали, что такое «омулевая бочка». Мы думали, что это размалеванная, расписная бочка. Но постепенно песня становилась понятнее. В ней открывался мир радости. Поговаривали, что старый плотник сам был на царской каторге и про острожника не зря, мол, поет.

Однажды, когда плотник кончил петь, я, осмелев, сказал:

— Дядя Егор, не «багрузин, пошевеливай вал», а баргузин...