Дороги

– Не паясничай! – Валентину Сергеевну всегда раздражал этот тон.

– Езжай! – Марина вяло махнула рукой и отвернулась. – А я… а я опять останусь одна. Тебе, конечно, на это плевать. Тебе Вилор дороже… Только я не пойму, кто у тебя дочь: я или он?

Валентина Сергеевна медленно опустилась на стул, положив на колени ворох собранных с пола вещей.

– Так ты меня… ревнуешь? – спросила она неуверенно.

– Нет, не ревную. – Голос Марины окреп. – Я просто не хочу оставаться одна, хотя я и привыкла уже…

– Поедем вместе! – нашлась Валентина Сергеевна и хотела еще добавить, что там Вадим и что Марине будет интересно.

– Я не поеду! – решительно заявила Марина. – Меня уговаривать бесполезно. Я буду сидеть в квартире все лето и сторожить, чтобы еще раз воры не залезли.

На мгновение Валентина Сергеевна вспомнила, что их действительно обворовали, снова пожалела книги, но сознание тут же вернуло ее к письму Вилора. Нет, ехать надо. Хоть на неделю. И Марину оставлять жалко. У нее, по всей видимости, тоже какой-то кризис… Но выбор уже сделан, давно, Марина об этом знает.

– У меня долг перед Петром, – тихо сказала она. – Я ему обещала.

– Тьфу! – Марина круто повернулась к матери. – Мы с тобой разговариваем как глухонемые… Долг! Убедительно звучит! Ты ему до пенсии будешь сопельки вытирать?

«Вот так она дерзит мне с четырнадцати лет, а я ничего не могу сделать, – думала Валентина Сергеевна, – воспитание самостоятельностью… А Вилор с Вадимом управляется…»

– Я не понимаю, мама, – тише продолжала Марина, – я вначале думала: мое одиночество из-за твоей этой… работы, так сказать, по техническим причинам. Но сейчас мне кажется, это не так… Для чужих ты готова на все. Можешь ехать черт знает куда, ночей не спать, по начальству бегать и добиваться… А для своих… До своих тебе дела нет. Ну, правильно, свои всегда поймут. И я так долго понимала тебя, что у меня появилась мысль… Короче, все это липовая добродетель, показуха. Те, ради кого ты мчишься на край света, будут говорить – ах, какая у нас Валентина Сергеевна! Какой отзывчивый я чуткий человек!

«Не теленка я вырастила, а циника», – подумала Валентина Сергеевна, и взгляд ее упал на руки дочери. Худая, удлиненная ладонь, пальцы с обкусанными ногтями… Однажды она долго, чуть не целую ночь, рассказывала Марине о Петре. Нашло что-то, потянуло к воспоминаниям: может, в самом деле старухой стала… Рассказала о времени, о любви своей, о маленьком Вилорке. Говорила и совсем по-старушечьи всплакивала. У Марины тоже навертывались слезы, но ока их прятала, отворачивалась. Потом весь следующий день Марина ходила задумчивая, отрешенная, даже к книгам не притрагивалась. «Ну и что? – сказала она наконец. – Красивая история…» Слова эти больно хлестнули по сердцу Валентину Сергеевну. Обидно… Но тут же захотелось оправдать дочь. Время другое, зачем же навязывать ей какие-то свои нормы в оценке ценностей? Пусть сама разбирается, в муках, с ошибками. Как бы ни было тогда, в сороковых, все равно для Марины это сейчас история, которую можно прочитать и в книге.

– Но ты, мама, не думай, пожалуйста, что я так сильно нуждаюсь в твоем обществе, – продолжала Марина независимо. – И потому езжай, где тебя больше ждут. Я уже взрослая, обойдусь. Это раньше с утра и до вечера я, как молитву, шептала: «Мамочка, приезжай скорей, мамочка, приезжай скорей…» Меня давным-давно обворовали! – закончила она со вздохом и принялась складывать в шкаф разбросанные вещи.

Этот вечер показался Валентине Сергеевне долгим, не успокаивала мысль и о скором отъезде. Она про себя все еще спорила с Мариной, то ругалась, обзывала ее циником, то вдруг ей становилось до слез жаль ее, и Валентина Сергеевна тихо подходила к стеклянной двери комнаты дочери, прислушивалась, трогала ручку, но так и не вошла. А ночью вместо сна пришли воспоминания своей юности, но не успокоили, как всегда, взбудоражили.