Дорога в жизнь

Я заглянул в мастерскую. Инструмент, должно быть, растащили без остатка. По крайней мере, мне не удалось обнаружить ни одного рубанка, ни одной стамески. Потом я подошел к сараю, отворил дверь — здесь, в грязи и запустении, одиноко стоял громадный, приземистый бык.

— И как это он тут с голоду не подох! — сказал я в пространство.

— Его Подсолнушкин кормит, — тоненьким голосом откликнулось пространство.

Я обернулся. Все-таки, совершая свой обход, я незаметно оброс добровольной свитой: за спиной Петьки прятался худенький веснушчатый мальчуган с раскосыми глазами зайчонка; должно быть, это он сказал про Подсолнушкина.

Путешествуя дальше, я вдруг услышал отчаянный вой.

— Зарежусь! Все равно зарежусь! — вопил кто-то.

Я вопросительно поглядел на Петьку и другого своего спутника. Они тоже остановились и испытующе смотрели на меня. Я пошел на крик.

— Это в изоляторе… Коршунов, — просипел позади Петька.

Я подошел к небольшому флигелю, из которого слышались крики. В сенях у окна, лениво развалившись на скамейке, сидел странно одетый человек: брюки снизу были подвернуты, иначе они волочились бы по земле; непомерно широкий пиджак висел, как балахон. Человек неторопливо дымил папироской. Криков он, казалось, просто не слышал.

— Откройте-ка, — сказал я.

Не вставая со скамейки, он щелкнул замком, и я вошел в небольшую квадратную комнату — больничный изолятор. Здесь стояли две койки, белый шкаф со стеклянными дверцами и две табуретки, тоже выкрашенные белой масляной краской. У стены стоял мальчишка лет двенадцати, который, увидев меня, так и замер с открытым ртом.

— Чего ты кричишь? — спросил я.

— А чего меня тут держат? — Мальчишка с крика сразу перешел на разговор и отвечал спокойно, даже с достоинством. И вдруг снова завизжал: — Не хочу в детдоме! Сказали, на двое суток, а чего не выпускают!

— Не хочешь жить в детдоме?

— Не хочу!

— Так зачем живешь?

Мой спокойный вопрос его озадачил, и он опять понизил голос:

— Так меня забрали…

— Кто тебя забрал? Воспитатель? Заведующая?

— Милиция.

— Значит, ты сидел дома, читал книжку, а милиционер пришел и забрал тебя?

— Хо! «Дома»… Не дома, а на базаре,

— А, понимаю: ты пришел на базар за покупками, а тебя милиционер забрал?

— Да не за покупками…

— Ах, не за покупками? Ну, вот что: убирайся отсюда.

— Куда?

— Куда хочешь. Всем надоело и опротивело, что ты тут вопишь. Уходи.

Не испуг, не злость — величайшее недоумение отразилось на его лице.

Неловко, боком он попятился к двери.

Не обращая внимания на человека в слишком длинных брюках и слишком широком пиджаке — он по-прежнему сидел у окна, покуривал, щурился и тоже демонстративно не замечал меня, — я вышел во двор.

Постепенно ребята стали кружить около меня на все более близком расстоянии. Кроме Петьки и мальчугана с глазами зайчонка, за мною следовали еще человека три-четыре, в том числе и Коршунов. Другие то и дело появлялись в отдалении справа, слева, отставали, забегали вперед. Потом их пути все чаще стали невзначай скрещиваться с моими. Со всех сторон на меня с вызовом и любопытством смотрели чьи-то глаза. Наконец один парнишка, подойдя поближе, спросил:

— Вы будете у нас заведующим?

— Не знаю. Очень уж мне не нравится ваш хлев.

Мальчишка со всех ног кинулся к спальням. Торчавшие в окнах головы скрылись. Я знал: там сейчас будут обсуждать мои слова.

Каждый, кто сталкивался со мной, считал своим долгом немедля сообщить обо всем товарищам. Что ж, пусть. Пусть придумывают, как отвечать, пусть уговариваются отразить приступ — они живые люди, они задеты. Они собираются отстаивать свою «независимость» — ладно! Добытое в борьбе всегда ценнее.

Поздно ночью, когда в доме все угомонилось, я прошел по спальням и посмотрел на ребят при свете тусклой электрической лампочки. Я заглянул в лицо каждому спящему. Обычные детские лица, только на них и во сне лежала тень тревоги и усталости.

Осторожно ступая на носки, я пошел к двери. И вдруг позади, в дальнем углу, снова, как в первый мой приход сюда, что-то шевельнулось. На крайней постели приподнялась чья-то лохматая голова. Большие блестящие глаза смотрели на меня. Это был Петька.

— Спи! — сказал я шепотом. — До завтра.

Лохматая Петькина голова раза три кряду кивнула мне и опустилась на локоть. Подушки у Петьки не было.

3 «Мы все командиры!»

Назавтра по звонку на подъем никто не поднялся — видно, это было не в обычае. Ребята спали. Только к завтраку они закопошились и стали выползать из-под одеял. Я заходил в каждую спальню и громко говорил:

— Вставайте! Стройтесь во дворе! Быстро!

Они выходили во двор вовсе не из готовности исполнить приказание. Им было любопытно: что же дальше? Они стали не строем, а беспорядочной толпой, и ясно было: иначе стоять не умеют. Одни смотрели пытливо, настороженно, другие насмешливо, третьи недоброжелательно. Но незаинтересованных, равнодушных лиц я не увидел.

— Познакомимся, — сказал я. — Меня зовут Семен Афанасьевич…