Дорога в жизнь

Но мне некогда было долго разглядывать Колышкина, я только вобрал его одним взглядом – вот такого, ошарашенного, с раскрывшимися глазами. Надо смотреть и слушать, ничего не упуская: кто знает, может быть, в какую-то минуту снова надо будет вмешаться…

Жуков спокойно обводил глазами ребят, ожидая ответа на свои слова о Репине. Молчание затягивалось. И тут шагнул вперед Подсолнушкин.

– Известно… – начал он, и все обернулись в его сторону. Он поправил пояс, переступил с ноги на ногу. Он не смущался устремленными на него взглядами, он просто обдумывал, как бы лучше, понятнее высказать свою мысль, и говорил еще более солидно и независимо, чем всегда. – Известно, – повторил он, – так спокон веку было: что Репин скажет, то и будет. У Колышкина в отряде разве Колышкин командир? Репин. Чего смотришь, Колышкин? Неправду я говорю? А в Репине такая вредность сидит: что захочу, то пускай и делают; так не сделают – куплю, только чтоб было по-моему… – Подсолнушкин смолк, остановленный сложностью собственной мысли; слов, способных ее выразить, не находилось. Он набрал в грудь побольше воздуху. – Предлагаю! – сказал он громко и сердито: – Пускай уходит отсюда. Скатертью дорога! А хочет оставаться – пускай помогает. Пускай живет… как люди живут. Всё.

И он сел на ступеньку, нахмуренный, недовольный, но, как всегда, исполненный сознания собственного достоинства.

Замечаю в толпе лицо Глебова. Он, который никогда не останавливался перед любым грубым, дерзким словом, изумлен и потрясен этой сдержанной и сильной обвинительной речью, да еще – подумать только! – речью против Репина! А вот Коробочкин – этот смотрит, точно перед ним разыгрывается захватывающий спектакль. Смотри, смотри, Коробочкин, – ты не ушел, и, видишь, не зря ты остался!

Репин проводит рукой по лбу, по бледной щеке, но голос его звучит ровно:

– Не твоя забота, Подсолнушкин, рассуждать, как я должен поступить. Я поступлю как захочу. Захочу – уйду, захочу – останусь, а ты мне не указчик.

Так. Вот теперь пора вмешаться.

– Подсолнушкин тебе, может, и не указчик, – говорю я, – а мы все вместе можем указать. По-моему, Подсолнушкин правильно сказал: мы тут не пустяками занимаемся – у нас дело, мы работаем. Не хочешь помогать – уходи. Жуков, голосуй.

– Кто за предложение Подсолнушкина? – спрашивает Саня.

Решительно поднимают руку сам Подсолнушкин, Сергей Стеклов. Секунда колебания.

Подняли руку Володин, Петька, Суржик. Еще какие-то секунды – и кругом тянется целый лес поднятых рук. Кажется, один Колышкин смотрит в землю, будто ничего не слышит, и руки не поднимает.

– Сделаю так, как захочу, – сквозь зубы повторяет Репин.

– Там посмотрим, – спокойно отвечает Жуков.

30. СНОВА ДОМА

Итак, мальчишки снова дома. Разумову надо отдохнуть, оглядеться, прийти в себя. А Королю нельзя давать опомниться, ему нужно вложить в руки дело, настоящее дело, которое забрало бы его целиком, без остатка. Что же это будет за дело? Екатерина Ивановна считает, что ему надо очень много заниматься. Это верно, но этого мало. Нужно еще что-то. Я очень рад, что никто из воспитателей не говорит: он пришел из бегов, ему нельзя давать никаких ответственных поручений. Да, бывает, что вернувшегося надо наказать, испытать, трижды проверить, но здесь…

Нет, здесь надо занять и руки и голову, надо доверить много и от всего сердца. Ведь он вернулся домой, он давно рвался сюда и только не умел одолеть препятствие, мешавшее ему вернуться.

– Пожалуй, поставим его командиром первого отряда? – думаю я вслух.

– Да, Жуков – председатель совета, у него работы хватает, – соглашается Алексей Саввич. – Но, мне кажется, тут есть опасность: как бы он не превратил отряд в свою вотчину…

– Ну, в первом отряде это не так-то легко! Но, пожалуй, вы правы… Ему нужно бы поле деятельности пошире…

Час спустя после этого разговора я услышал стук в дверь кабинета:

– Семен Афанасьевич, я зайду к вам?

В голосе Короля и вопрос и утверждение. Так – и прося и утверждая – обычно говорит Костик: «Я пойду гулять? Я съем морковку?»

– Заходи, конечно.

– Семен Афанасьевич, дайте мне какую-нибудь работу, много работы. А то сбегу.

– Бежать незачем. Ты знаешь, здесь насильно никого не держат.

Король досадливо отмахивается:

– Ну, уйду. Мне жить не дает этот горн дурацкий.

Я смотрю на него с удивлением:

– Ты что, Дмитрий? С тобой кто-нибудь говорил про горн?

– Никто не говорил. Только Репин этот… он так смотрит – я бы его придушил. И Володька места себе не находит. Ловит всех – и каждому: «Я не брал! Мы не брали!» Не могу я…

– Дела много, сам видишь. Выбирай, что тебе по душе.

– Не знаю, – говорит он угрюмо, глядя в окно. И потом со сдержанной страстью: – Мне бы потруднее. Я бы сейчас показал – у-у!

Помолчав, он добавляет:

– Софья Михайловна меня проверяла… чтение, письмо, там… арифметика…

– Да?

– Говорит – четвертая группа от силы, а то и вовсе третья.

Лицо Короля темнеет. Кажется, он даже похудел за последние дни, так обозначились скулы, и губы стали как две тонкие полоски, – от обиды он всегда крепко сжимает губы.