Дорога в Толмин

— Даже если ты пока не чудак, все равно будешь им, — отец сам ответил на свой вопрос. — Непременно будешь, если не выберешься из нашего ущелья. Потому-то мы и идем в Толмин!.. Ну да ладно, хватит об этом! Вернемся лучше к Равничару и к тому, что он был чудак. Да, чудак. А почему, увидим позднее. Впрочем, надо сразу сказать, и его отец был чудаком. Да еще каким! Только совсем другого сорта! Этот был неживой, как… как бы это сказать… мертвый, как пепел, а старый Равничар был живой, настоящий огонь. Младший и знать не знал, что такое хозяйство, а отец, несмотря на свои чудачества, был умным, добрым хозяином, по науке хозяйство вел, старики даже считали его неверующим. Как и молодой, он тоже любил читать. Только он не читал повестей и романов. Читал статьи и трактаты о том о сем — о растениях, о животных, о чужих краях, о звездах и всякое такое. Его природа интересовала, природные явления, как говорится. Почему облака такие, а не другие? Почему мельничное колесо с лопаточками вертится быстрее, чем колесо с корытцем? Почему лед гремит, пока нарастает, а потом молчит? Лед-то его и доконал. Но об этом дальше. Он не только размышлял, он и работал много. Дома у него была настоящая мастерская, где он торчал целую зиму. В те времена на Равнице все было на колесах, рычагах да ремнях. Богобоязненные крестьяне его сооружений даже видеть не хотели, дескать, это от дьявола. А священник однажды с церковной кафедры выступил против его новшеств, мол, бог создал человека, чтобы он трудился сам, в поте лица своего, как сказано в Священном писании, а не для того, чтобы на него работали силы природы, то есть божьи силы. Равничар не обратил на эту проповедь особого внимания. Не прошло трех-четырех недель, приехал он в деревню на велосипеде. Не на таком, конечно, какие увидишь сегодня. Не забудь, было это сорок лет назад, около тысяча восемьсот восьмидесятого года. До того дня ни одна живая душа в долине не видела велосипеда и поверить не могла, что человек способен ездить на такой штуке. А Равничар сам смастерил велосипед. Был он деревянный, неуклюжий, но по гладкой дороге на нем можно было ехать. Вот поднялся переполох! Мне тогда лет пять или шесть было, а я до сих пор помню. Старухи крестились, а Путкова Марьянца даже заказала отслужить мессу, дескать, Равничар одержим бесом. Разумеется, священник ее слов не повторил, просто сказал, что эта месса «с благими целями», в церкви так иногда говорят… Сколько этих обеден «с благими целями»! Мне часто приходил в голову вопрос, с какими такими благими целями люди за них деньги платят? Одному богу известно, все ли их цели на самом деле благие. С какими благими намерениями платит за мессу Модриян? Или Усадарица, которая науськивает собак на нищих, чтобы отогнать их от собственного порога, та, которая по воскресеньям не дает батраку с батрачкой ужина, дескать, голод помешает им думать о грехе; та самая, которая позвала к себе Челаревого Венчека, когда тот подобрал в ее саду червивый паданец, паданец отобрала, а бедного мальчишку избила палкой, чтобы не смея он красть, и которая вообще настолько скупа, что ей жалко даже дыма, который уходит из трубы? Если бы эти цели и впрямь были благими, люди бы сказали о них в открытую. Положим, они в самом деле благие. Тогда для чего человеку скрывать свои намерения и платить ради этого за мессу? Из скромности? Возможно, иногда из-за нее. Только какая польза от такой скромности? Никакой! А что это доказывает? Это доказывает, что иногда скромность не стоит и гнилого ореха. И что чрезмерная скромность — уже не скромность, а совсем наоборот. Это своего рода гордость, спесь: мол, смотрите, я плачу за мессу, но я настолько скромен, что даже не говорю, с какой целью я за нее плачу!.. Вот такое дело! — заключил отец, посмотрел на сына и спросил: — А ты слушаешь?

— Конечно, слушаю, — подтвердил мальчик, который на этот раз действительно слушал с интересом. — А что было с Равничаром дальше?

— С Равничаром случилось так, что он и впрямь стал одержимым. Стоило втемяшиться чему-нибудь в его голову, и он забывал обо всем на свете, даже о жене и детях. Вот эта одержимость его и погубила.

— Он что, покончил самоубийством? — спросил мальчик.