Дорога в рай (Рассказы)

    Я почувствовал, как внутри у меня все сжалось. Мне захотелось бежать. Мне захотелось выскочить на улицу через входную дверь, побежать сломя голову и где-нибудь спрятаться.

    – Налей и себе кофе, Вик, и сядь.

    Голос у нее был совершенно ровный. Гнева в нем не слышалось. Да в нем вообще ничего не слышалось. Однако она так ни разу и не взглянула на меня. Мальчики вышли, прихватив с собой страницу с комиксами.

    – Закройте за собой дверь, - сказала им Мэри.

    Я положил себе ложку растворимого кофе и налил в чашку кипяченой воды. Потом добавил молока и положил сахар. Тишина стояла оглушающая. Я подошел к столу и сел на стул напротив Мэри. У меня было такое чувство, будто я сижу на электрическом стуле.

    – Послушай, Вик, - сказала она, глядя в свою чашку. - Я хочу высказаться сейчас, потому что потом не смогу сказать тебе этого.

    – Ради Бога, к чему этот трагический тон? - спросил я. - Что-то случилось?

    – Да, Вик, случилось.

    – Что же?

    На ее бледном неподвижном лице застыл отстраненный взгляд; казалось, она ничего вокруг себя не замечает.

    – Ну же, выкладывай, - смело сказал я.

    – Тебе это не очень-то понравится, - начала она, и ее большие голубые глаза, в которых застыло тревожное выражение, остановились на мгновение на моем лице, но она тотчас же отвела их.

    – Что именно мне не очень понравится? - спросил я.

    Внутри у меня все похолодело. Я почувствовал себя как один из тех воров, о которых мне рассказывал полицейский.

    – Ты ведь знаешь, я очень не люблю говорить о физической близости и тому подобном, - сказала она. - Сколько мы с тобой женаты, я ни разу с тобой об этом не говорила.

    – Это правда, - согласился я.

    Она сделала глоток кофе и, мне показалось, даже не почувствовала его вкуса.

    – Дело в том, - сказала она, - что мне никогда это не нравилось. Если хочешь знать, я это всегда ненавидела.

    – Что ненавидела? - спросил я.

    – Секс, - сказала она. - Заниматься им.

    – О Господи! - произнес я.

    – Я никогда не получала от этого ни малейшего удовольствия.

    Это само по себе звучало обескураживающе, однако настоящий удар меня ждал впереди, в этом я был уверен.

    – Извини, если тебя это удивляет, - добавила она.

    Я не знал, что и говорить, поэтому промолчал. Она снова подняла взгляд от кофейной чашки и внимательно заглянула в мои глаза, будто взвешивая что-то, потом снова опустила голову.

    – Я не собиралась никогда с тобой об этом говорить, - сказала она. - И не стала бы этого делать, если бы не минувшая ночь.

    Очень медленно я спросил:

    – А при чем тут минувшая ночь?

    – Минувшей ночью, - ответила она, - я неожиданно узнала, что это, черт возьми, такое.

    – Вот как?

    Она поглядела мне в глаза, и ее лицо раскрылось, точно цветок.

    – Да, - ответила она, - теперь я это точно знаю.

    Я не двигался.

    – О, дорогой! - вскричала она и, вскочив со стула, бросилась ко мне и наградила меня сочным поцелуем. - Огромное тебе спасибо за прошлую ночь! Ты был прекрасен! И я была прекрасна! Мы оба были прекрасны! Не смущайся так, мой дорогой! Ты должен гордиться собой! Ты был неподражаем! Я люблю тебя! Люблю! Люблю!

    Я сидел не двигаясь.

    Она придвинулась еще ближе ко мне и обняла меня за плечи.

    – А теперь, - мягко заговорила она, - теперь, когда ты... даже не знаю, как сказать... теперь, когда ты... открыл, что ли... что мне нужно, теперь все будет замечательно!

    Я по-прежнему сидел не двигаясь. Она медленно пошла назад на свое место. По щеке ее бежала большая слеза. Я не понимал почему.

    – Я ведь правильно сделала, что сказала тебе? - спросила она, улыбаясь сквозь слезы.

    – Да, - ответил я. - О да.

    Я поднялся и подошел к плите, чтобы только не смотреть ей в лицо. В окно я увидел Джерри, который шел через сад с воскресной газетой под мышкой. В походке его было что-то бодрое, в каждом шаге чувствовалось горделивое торжество, и, подойдя к своему дому, он взбежал на крыльцо, перепрыгивая через две ступеньки.

Последний акт

    Анна сидела на кухне, посматривая на головку бостонского салата-латука, варившуюся к семейному ужину, когда в дверь позвонили. Звонок висел на стене прямо над раковиной, и он всякий раз заставлял ее вздрагивать, когда ей случалось оказаться рядом. По этой причине ни муж, ни кто-либо из детей никогда не звонили в него. На этот раз он, как ей показалось, прозвенел громче, и Анна вздрогнула сильнее, чем обычно.

    Когда она открыла дверь, за порогом стояли двое полицейских с бледно-восковыми лицами. Они смотрели на нее. Она тоже смотрела на них, ожидая, что они скажут.

    Она смотрела на них, но они ничего не говорили. И не двигались. Они стояли так неподвижно, что казались похожими на две восковые фигуры, которых кто-то шутки ради поставил у дверей. Оба держали перед собой в руках свои шлемы.

    – В чем дело? - спросила Анна.

    Они были молоды, и оба были в перчатках с крагами. Она увидела их огромные мотоциклы, стоявшие за ними у тротуара; вокруг мотоциклов кружились мертвые листья и, гонимые ветром, летели вдоль тротуара, а вся улица была залита желтым светом ветреного сентябрьского вечера. Тот из полицейских, что был повыше ростом, беспокойно переступил с ноги на ногу. Потом тихо спросил: