– Ну и что тут такого? - сказал я. - Это все равно что стараться не наступать на трещины в асфальте, когда идешь по тротуару.
– Вот именно. Дело личное. Кому какое дело?
– Это все равно что не сразу трогаться.
– А это еще что такое?
– То, чем я занимаюсь.
– Что это значит?
– Прежде чем тронуться с места, нужно сосчитать до двадцати, а потом в путь.
– Ты тоже ненормальный. Как Вонючка.
– Отличный способ избежать неприятностей на дороге. В машине со мной еще ничего не происходило. По крайней мере, ничего серьезного.
– Да ты пьян.
– Да нет, я всегда так делаю.
– Зачем?
– Потому что если кто-то перешел улицу перед твоей машиной, то ты его уже не собьешь, ведь тронулся-то позднее. Ты задержался, потому что считал до двадцати, а человек, которого ты мог бы сбить, уже перешел дорогу.
– Почему?
– Он перешел дорогу гораздо раньше, чем ты тронулся, потому что ты считал до двадцати.
– Хорошая мысль.
– Сам знаю, что хорошая.
– Да просто, черт возьми, отличная.
– Я многим сохранил жизнь. И через перекрестки можно смело переезжать, потому что машина, с которой ты мог бы столкнуться, уже проехала. Она проехала чуть раньше тебя, потому что ты задержался, считая до двадцати.
– Здорово.
– Вот видишь.
– Но это не то же самое, что уклоняться от зениток, - сказал он. - Тут никогда не знаешь, что лучше.
– А я всегда уклоняюсь, - сказал я.
Мы выпили еще.
– Посмотри-ка вон на ту женщину, - сказал я.
– На ту, с грудью?
– Ну да, прекрасная грудь.
– Клянусь, я убил немало женщин более красивых, чем эта, - медленно произнес он.
– Но не с такой же грудью.
– Да и с такой тоже. Может, еще выпьем?
– Да, на дорожку.
– Такой груди больше ни у кого нет, - сказал я. - Во всяком случае в Германии.
– Да сколько хочешь. Я немало таких убил.
– Ладно. Ты убил много женщин с красивой грудью.
Он откинулся на стуле и повел рукой.
– Видишь, сколько тут народу, - сказал он.
– Да.
– Представляешь, сколько будет шуму, если они вдруг все умрут. Просто свалятся мертвыми со стульев на пол.
– Ну и что?
– Разве не будет шуму?
– Конечно будет.
– Предположим, официанты сговорились, подсыпали им что-то в стаканы, и все умерли.
– Шум будет страшный.
– Ну вот, а я такое сотни раз проделывал. Я в сотни раз больше убил людей, чем собралось здесь сейчас. Да и ты тоже.
– Гораздо больше, - сказал я. - Но это же другое.
– Такие же люди. Мужчины, женщины, официанты. Все сидят в пивной и выпивают.
– Это другое.
– Да то же самое. Случись здесь такое, разве не поднялся бы шум?
– Еще какой.
– А мы делали это. И не раз.
– Сотни раз, - сказал я. - И ничего.
– Паршивое заведение.
– Хуже не бывает. Пойдем куда-нибудь в другое место.
– Сначала допьем.
Мы допили виски, а потом стали спорить, кому платить, и я выиграл. Счет составил шестнадцать долларов двадцать пять центов. Он дал официанту на чай два доллара.
Мы поднялись, обошли вокруг столиков и вышли на улицу.
– Такси, - сказал он.
– Да, надо взять такси.
Швейцара в этом заведении не было. Мы стояли на краю тротуара и ждали, когда подъедет такси.
– Хороший город, - сказал он.
– Замечательный, - ответил я.
Чувствовал я себя отлично. Было темно, но горело несколько фонарей. Мимо нас проезжали машины, а по другой стороне улицы шли люди. Неслышно моросил мелкий дождь, и желтый свет фар и уличных фонарей отражался на черной мостовой. Шины шуршали на мокрой дороге.
– А давай пойдем туда, где много виски, - сказал он. - Чтоб там было много виски и разливал его бармен с крошками в бороде.
– Отлично.
– И чтоб там больше никого не было, кроме нас и бармена с крошками в бороде. Или - или.
– Да, - сказал я. - Или что?
– Или пойдем туда, где сто тысяч человек.
– Да, - сказал я. - Хорошо.
Мы стояли и ждали. Из-за поворота, откуда-то слева, выезжали машины и, шурша по мокрому асфальту шинами, двигались в нашу сторону. Проехав мимо нас, они направлялись к мосту, который ведет на другую сторону реки. В свете фар был виден моросящий дождь, а мы все стояли и ждали такси.
У КОГО ЧТО БОЛИТ
Дегустатор
В тот вечер за ужином у Майка Скофилда в его лондонском доме нас собралось шестеро: Майк с женой и дочерью, я с женой и человек по имени Ричард Пратт.
Ричард Пратт был известный гурман. Он состоял президентом небольшого общества под названием "Эпикурейцы" и каждый месяц рассылал его членам брошюрки о еде и винах. Он устраивал обеды, во время которых подавались роскошные блюда и редкие вина. Он не курил из боязни испортить вкус и, когда обсуждали достоинства какого-нибудь вина, имел обыкновение отзываться о нем, как о живом существе, что было довольно забавно. "Характер у него весьма щепетильный, - говорил он, - довольно застенчивый и стеснительный, но, безусловно, щепетильный". Или: "Добродушное вино и бодрое, несколько, может, резковатое, но все же добродушное".