Дорога навстречу вечернему солнцу

Как-то раз меня взяли на покос. Кругом была красота. Под шаткими березовыми мосточками шумели на острых камнях ледяные речки. Вокруг темнели деревья, на полянах цвели необыкновенно яркие, но совсем не пахучие цветы: оранжевые жарки, багровые лилии, огромные сиреневые венерины башмачки, фиолетовые ирисы…

Папа говорил, как какой цветок называется, а мама протянула мне пучок длинных узких зеленых листьев с белыми луковками:

– Это черемша. А вон там видишь большие листья? Это – ревень.

Мы шагали мимо копешек сена, обнесенных березовыми жердочками. Папа шел впереди, с ружьем и рюкзаком за плечами, за ним – я, следом – мама. Я все ждала: вот-вот выйдет медведь. Но с мамой и папой ничего не страшно!

Медведь не вышел. А медвежат я видела, и не раз. Их привозили охотники. Медвежата сидели в коробке и ждали, когда их отвезут в зоопарк или в цирк…

Собаки

Папа, когда мы переехали в Забайкалье, долго мечтал съездить в Алыгджер и привезти оттуда собаку-лайку.

Лайки там огромные, серьезные, спокойные. Наши собаки любили лежать у крыльца, уложив тяжелые головы на лапы, и ни на кого не обращали внимания.

Но это до тех пор, пока вокруг дома не было ограды. Люди ходили мимо нашего дома в магазин, под окнами была тропинка.

Но забор понемногу строился, и вот, когда осталось закрыть досками последнее прясло, собаки лениво поднялись, одна за другой прошли вдоль изгороди. И с того момента никого не пустили во двор.

Подвыпившего тофа загнали на забор, и, пока не вышла мама, он сидел там, уже трезвый, и ругался по-русски. А лайки, несмотря на свое название, молча, внимательно смотрели на него, сидя внизу.

Изо всех наших собак я запомнила черно-рыжего Байкала. Он грыз все подряд. Съел рукава у свитерочков, которые мы с Леной оставили на улице. Добрался до наших деревянных качелей и превратил их в щепочки. А так очень даже мирный был псин…

Маринкина бабка

Я часто бегала играть через дорогу, к Маринке Шибкеевой. Та научила меня делать тряпичных кукол, а я ей приносила лоскутки – мама шила нам с Ленкой платишки, обрезки отдавала нам.

Бабушка Маринки Шибкеевой, высокая старая тофаларка, зимой и летом ходила в темном длинном платье. Я думала, что она немая, и очень удивилась, когда услышала, как она бранит подружку мою.

Маринка рассказывала, что бабка, когда была молодая, одна ходила с рогатиной охотиться на медведя. И всегда приходила с добычей.

Еще была история. Русский пастух, пьяница и сквернослов, покалечил бабкину корову, обломав ей рог и повредив глаз. А бабку, говорили, обложил срамными словами и замахнулся кнутом. Она и сказала:

– Год поживешь.

Через год он помер. То ли от водки, то ли от страха.

К бабке шли, если терялась какая из животин. Тогда она выходила на высокое шибкеевское крыльцо без перил, прислушивалась к чему-то, замерев. Потом говорила, к примеру:

– Пеструшка твоя вон в той пади. Отелилась, теленочек при ей скачет…

И никогда не ошибалась. Все бабку побаивались. А мы, маленькие, нет. Я знала, что она Маринку любит и нас, ее подружек, не обидит.

Будильник

Осенью мне исполнилось семь лет. Я пошла в первый класс. Мама объяснила, что будильник показывает время:

– Видишь, осталось пятнадцать минут, и начнется урок. Беги скорее… – и так почти каждое утро.

Была я страшной копушей. Еще в детском саду во время обеда что только не делали: и ругали, и в «общество чистых тарелок» записывали, но ничего не помогало – я вылазила из-за стола последней. И в школу собиралась не быстрее. А будильник с круглой рожицей смотрел на меня и был неумолим.

Я, как многие школяры до и после меня, сделала «открытие»: если повернуть ключик на задней крышечке будильника, то стрелки дарят лишние пять-десять минут. И ведь это был не обман взрослых, я серьезно верила, что времени – прибавляется… И только после строгого маминого объяснения поняла, что время – не обманешь, несмотря на сговор с будильником.

…Я окончила первый класс, и летом мы уезжали из Алыгджера, сказки моего детства. Он долго, долго снился мне потом. Да и сейчас, мне кажется, я без труда найду дорогу. От аэродрома по тропинке, через березовый лесок, по мостику, по песчаной дороге мимо бани на взгорок, к нашему дому…. Где все, как прежде: простенькие шторы, домотканые половики, шкаф с книгами и наши с Леной игрушки, в коробке, в углу…

На чёрном коне

Ах, какие были кони! Кони-звери, лоснились, каждая жилка играла. Мы с младшей сестрёнкой забирались на бревенчатую изгородь, смотрели, со страхом и восторгом, как резвятся скакуны в широкой ограде. Ни травиночки в загоне, всё вытоптали мощные копыта.

Одноклассник мой, Вася, любил рисовать лошадей, и специально приходил сюда, на конеферму, устраивался на изгороди, доставал блокнот и карандаш… На его рисунках у коней развевались гривы, дыбились хвосты, а морды были полны кипучей энергии, ярости.

Вася погиб рано, нелепо… А я помню его диких жизнерадостных коней.

Каждый год в Жимбире, в селе в юго-западной части Карымского района Забайкальского края, проводились скачки.