Дорога длиною в жизнь

Два моста в Витебске были взорваны, а третий оккупанты охраняли даже тогда, когда к центру города прорвались два наших батальона. Остатки фашистского гарнизона еще сопротивлялись, и мост нужен был им для отхода. Но под опоры вражеские подрывники уже заложили две тонны взрывчатки.

Уличные бои достигли высочайшего накала. У набережной над самым высоким зданием ветер развернул алое полотнище. Это коммунист сержант Милешкин дал знать, где находятся бойцы его отделения. Увидев стяг, старший сержант Блохин скомандовал своим саперам:

- За мной, братцы!

Саперы прорвались к мосту. Там пылал костер, зажженный подрывниками. Но Блохин заметил шнур, тянувшийся к опорам моста.

- На мост! Тушить пожар! - крикнул он своему помощнику Кузинову.

А сам кинулся в воду, подплыл к детонирующему шнуру и перерезал его. Пожар на мосту успели потушить. Дорога пехоте на другой берег была открыта.

Наступление продолжалось. Саперы Блохина торопили пехоту:

- Ходу, братцы, ходу!..

Завершая летнюю кампанию, 39-я по-прежнему воевала двумя корпусами, но 84-й, ушедший на 1-й Прибалтийский фронт, был заменен 113-м стрелковым корпусом генерал-майора Н. Н. Олешева.

Мы приближались к Восточной Пруссии, и противник заметно усиливал сопротивление.

По всему чувствовалось: победа не за горами. Но перед последними, решающими сражениями особенно нетерпимы были благодушие и беспечность. А потому мы не упускали случая лишний раз напомнить солдатам и офицерам: впереди граница, где Гитлер начал войну. Враг смертельно ранен и потому вдвойне опасен. Добить его надо любой ценой. Шире шаг, крепче удар! Этого требует от нас Родина.

После Витебской операции мы двигались на запад во втором эшелоне 3-го Белорусского фронта, и боевые действия начали уже в Литве.

Генерал-майор М. К. Пашковский, начальник тыла армии, растерянно доложил мне по телефону:

- Появился тут какой-то паренек. Фамилия его Людников. Называет себя вашим сыном.

- Как зовут?

- Толей...

Через час на мой командный пункт привезли старшего сына. Последний раз я видел семью два года назад. Толька здорово подрос за это время. Не по возрасту высокий, он в шестнадцать лет мог сойти за любого солдата из гвардейского комсомольского корпуса, что прибыл к нам под Витебском. Убедившись, что дома все в порядке (жена и младший сынишка, тринадцатилетний Валька, жили в то время в Тбилиси), я спросил Анатолия:

- Зачем, сынок, приехал?

- Воевать.

- Это тебе еще не положено по закону... Погостишь у меня несколько дней...

- Домой не поеду! - решительно сказал он. - И возраст тут ни при чем. Я знаю одного человека... Он в пятнадцать лет стал добровольцем шахтерского отряда. А почему его сыну в шестнадцать?..

- Ладно, дипломат... Сдаюсь. Пойдешь в полк... А пока ложись спать.

Толька притомился в дороге и быстро заснул. Глядел я на спящего сына и вспоминал свое детство, те шестнадцать мальчишеских лет, когда мы уже были воинами, красногвардейцами, защитниками Октября.

Память возвращала меня к далекому прошлому...

Немного о былом

Мои родители называли друг друга ласково: Илюша да Пелагеюшка.

- Как, Илюша, эту зиму прожить?

- А так... Живы будем - не помрем, Пелагеюшка. Подамся на шахты и Ванюшку с собой возьму. Пора уж...

- Господи, что ты, Илюша, надумал! - всполошилась мать.

О шахтах мать не хочет и слышать. В Юзовке живет ее сестра, тетя Елена, с сыном. Летом тетка побывала у нас в гостях, рассказывала разные страсти о жизни шахтеров: кого задавило обвалом, кто погиб от взрыва газа...

Мама умоляет отца не ходить на шахты и меня с собой никуда не брать.

- Обойдется, Пелагеюшка, - утешает отец. - Не мы первые, не мы последние. Спи...

Утром отец повел меня к купцу Козлову. В нашем хуторе Кривая Коса, что на берегу Азовского моря, Козлов торговал мануфактурой и галантереей, лесом и рыбацкой снастью, а больше всего - хлебом. От его хлебных складов укатанная дорога вела к берегу. С подвод грузчики брали на попа уже развязанные пятипудовые мешки и по мостику несли к баржам, ссыпали зерно в трюмы. Все лето отец работал грузчиком на пристани, а заработков хватило только, чтобы вернуть Козлову прошлогодние долги. Когда сезонная работа на пристани кончилась и подошла зима, нужда снова погнала отца к купцу просить в долг продуктов.

Мы вошли в контору Козлова, и отец глухо сказал мне до боли обидные слова. Забыть их не могу до сих пор:

- Снимай шапку, Ванюша, становись на колени. - И сам, как подкошенный, упал на колени.

Долго вымаливал он у купца немного продуктов. Получили пуд подмоченного зерна да связку тощей воблы. Но отец и этому рад: уходя на шахты, мы хоть что-нибудь оставим матери и малышам (в семье кроме меня пятеро детей).

От Кривой Косы до Мариуполя сорок верст. Ушли мы на рассвете, а в полночь уже были на мариупольском вокзале. В первый раз увидел я железную дорогу, паровоз. Особенно запомнились надписи на красных товарных вагонах: Сорок людей или восемь лошадей. В один из таких вагонов мы и забрались. Я забился в угол, свернулся калачиком и заснул под мерный перестук колес.