Дориан: имитация

— Как мило сказано, — произнес Дориан, который — Без не заметил, когда, — извлек из кармана пружинный нож, выщелкнул лезвие и теперь чистил им ногти. — В наше время такважно, чтобы художник имел возможность хорошо отзываться о своем творении.

— Нет — это не мое творение, Дориан, оно никакого отношения ко мне не имеет. Не знаю, где ты его раздобыл… Полагаю, это кто-то из тех немцев, они делают бредовые вещи в подобном ключе, хотя, может быть, я и сам сделал бы сейчас такую, если бы мог… если бы я — если бы у меня хватило выдержки, отваги взглянуть в лицо смерти.

— В этом нет необходимости, Бэз, — Дориан положил нож на монитор, приблизился к креслу, уперся ладонями в подлокотники и склонился к Бэзу, обдав его лицо сладким дыханием. — Мне нужно, чтобы ты остался со мной, здесь. Я дам тебе все, что захочешь; а взамен потребую лишь маленькой технической помощи.

— О чем ты?

— О пленках, Бэз, о пленках. Они изнашиваются. Можешь назвать меня суеверным, но, по моим представлениям, от них зависит вся моя жизнь.

— Я так не думаю, Дориан.

— Ты так думаешь, Бэз, ты так думаешь. Останься здесь, позаботься о них! Это творение твоей жизни.

— Нет… не думаю. Да оно и не мое… Я должен… я должен идти. Этот вечер был ошибкой… весь… ужасной, долбанной ошибкой. — Без попытался выбраться из кресла, но сама современность оного обратила кресло в закрытый загон для бедного старого быка. Дориану более чем хватило времени на то, чтобы снова сцапать нож и, — продемонстрировав балетную грацию матадора, — вогнать его в шею Бэза, опрятно рассадив сонную артерию. Впрочем, золотой юноша тут же все и испортил, продолжая наносить удары, снова и снова погружая в тело умирающего окровавленное оружие, словно то было заступом, вонзаемым в неподатливую почву. Кровь била и брызгала вокруг двух этих фигур, между тем как по экранам скакали, ощериваясь, изможденные упыри.

Но какова была доля Бэзила Холлуорда во всем происходившем? На убийцу обычно расточается гораздо больше внимания, чем на жертву. Убийцы всегда остаются с нами, n’est se pas [63]? — меж тем как жертвы имеют некрасивое обыкновение, крадучись, являться из теней лишь для того, чтобы снова предстать перед нами в обличии актеров, играющих их в телевизионных реконструкциях преступлений. Вы же не станете отрицать, что — faute de mieux [64]— приглашали бы на коктейли скорее убийц, чем их жертв, даже если бы трогательная забота о собственной сохранности и принуждала вас прятать все острое, включая и зубочистки.

Но я отвлекаю вас. Жизненные силы истекали из Бэзила Холлуорда, а лицо, которое он так любил целые десять лет, все еще нависало над ним. Да, верно, лицо это искажала ненависть, но разве не можем мы сказать, что Бэзилу представлялось, будто Дориан впал в экстаз, что это страшное завершение их отношений целиком захватило его? Почему бы нам не предположить также, что при последнем его издыхании милому Бэзилу дано было узреть череду драгоценных, интимных картин, которые, как уверяют нас люди, постоявшие «на пороге смерти», сопровождают угасание света?

Бэзил девятилетний, в сетчатой хлопковой рубашке с короткими рукавами и широких фланелевых брюках нежно тычется носом в чресла мальчика в такой же одежде. Или Бэзил пятнадцатилетний, бесчинно сбежавший в Париж и слоняющийся по пегим мостовым Сен-Жермена, пока престарелый распутник не заводит его в захудалый отель церемонного феллатио ради. Или же Бэзил, повзрослевший еще на пять лет, делящий в Стэнморе квартиру над кабинетом дантиста с моряком торгового флота — вот он, пролистывающий пасмурным вечером «Джереми» (журнальчик для новых, лишенных предрассудков людей), ищущий приключений, пока друг его плавает по морям. Или Бэз, голодный художник, получающий в клозете «Фабрики» Энд иипервую дозу «Метедрина» от Капитана Америка. Недостаточно интимно, чтобы быть убедительным? Слишком символично? Тогда, быть может, сойдет шейная желёзка, которую Бэз, бреясь поутру, обнаружил там, где никаким желёзкам быть не положено? Или пыль в воздухе Детройта либо Дройтвича, или канцелярская скрепка в Претории либо Престатине? Многие люди — скажем честно — живут слишком долго и многие из них заходят слишком далеко.

Нет. Кокаин одержал верх даже на этой последней, завершающей стадии. И несмотря на все смерти, которые он уже видел, на инстинкт саморазрушения, правивший им, Бэз обнаружил, что вечная дрема ему как-то не по душе. Жалкие, больные, иссохшие Дорианы, танцевали на темнеющей периферии его зрения, пока он боролся с дьявольским Дорианом, который сшивал его с настоящим временем. О, убежать! Вернуться! О, отпусти меня! — хотелось выкрикнуть Бэзу, ужасно рассерженному тем, что ему приходится издыхать в столь гнусном расположении духа.