Дор

Илюша в то время неплохо зарабатывал сборкой игровых приставок и ремонтом компьютеров; этих денег с лихвой хватало на обычные расходы, но никак не на лечебные процедуры. Он перетер проблему с умными приятелями — те в один голос советовали уезжать: в Израиле медицина хорошая и дармовая, заодно и от армии закосишь… Мать встретила новый проект с небывалым воодушевлением, заговорила о втором рождении, обновлении, дополнительном шансе. Ей вдруг разом и до отвращения опостылела коммуналка, раскаленное петербургское лето, вонь мусорных баков во дворе, унылый телеящик, клешнястая смерть, поселившаяся за шкафом и под кроватью, а пуще всего — воздух несчастья, которым ей приходилось дышать вот уже почти десять лет, с отцовского ухода.

Кстати об отце: для оформления документов требовалась его подпись — согласие на вывоз детей. Впервые за эти годы Илья стал наводить справки — с тем же осторожным омерзением, с каким по острой необходимости просовывают руку в сырую вонючую нору. Наконец друг свел Илюшу с парнем, специализирующимся на постоянных поисках истины и себя в ней. На момент встречи поисковик пребывал в хипарях, но совсем незадолго до этого прошел через Игнатьича.

По его словам, Учитель здравствовал и процветал, а секта по-прежнему обладала устойчивым, хотя и не слишком большим ядром, причем упор в “воспитании Светом” делался теперь не на детей, а на молодых людей, преимущественно — девушек от восемнадцати и старше.

— Понимаешь, — говорил хипарь. — У Игнатьича сейчас теория, будто Свет приходит в мир только через новорожденных. А для этого телки нужны помоложе да поздоровее. Он их, значит, собирает, башку дурит, а потом подкладывает под особо светлых апостолов. Вернее, под апостола. Есть у него там один, особо елдастый осеменяка. Апостол Петр, блин. На тебя похож, только лысый.

— Фамилия? — похолодев, спросил Илюша.

— Вроде как Доронин, — отвечал хипарь. — Но я не уверен. Так это он тебе нужен? Родственник? Ну, чувак, этого так просто не застанешь. Его ведь от телки к телке водят, как быка-производителя. Согласно расписанию осеменения. Неплохая работка, а? Может, зря я оттуда свалил…

Илюша записал несколько телефонов. В противоположность мнению хипаря, найти апостола Петра Доронина не составило большого труда. Голос в трубке звучал до ужаса знакомо.

— Надо встретиться, — сказал Илюша.

— А с кем я разговариваю?

Илья откашлялся.

— Это Илья.

— Ага, — после секундной заминки произнес отец. — Не узнал. Хрипишь сильно. Простудился или просто волнуешься?

— Надо встретиться.

— Зачем? Пырять ножом станешь?

Илья объяснил.

— А какой мне резон подписывать? — усмехнулся отец. — У вас что — деньги есть?

Илюша вдруг разом успокоился. Торговаться он умел хорошо.

— Комната, — пояснил он. — Мы выписываемся, ты остаешься.

— Ага. Комната и тысяча баксов.

“Сволочь…” — подумал Илюша, но вслух согласился.

Встречу отец назначил в насквозь продуваемом пригороде, в одной из квартир-осеменявок. Был конец ноября, холодного и бесснежного. Разыскивая нужный дом, Илюша шел от метро по чавкающей грязи, старательно сосредоточившись на вопросе, отчего эта мерзость отказывается промерзать даже при такой минусовой температуре. Ответа не находилось, и слава Богу, потому что иначе пришлось бы думать о чем-то другом.

Отец оказался поразительно маленьким: Илюша помнил его великаном. Он действительно очень сильно облысел. Раздеваться Илья отказался. Прошли на кухню, он достал бумаги, показал:

— Подпиши здесь и здесь.

Отец взял ручку.

— Деньги принес?

— Принес.

— Покажи.

Илюша вынул пачку, дождался, пока отец подпишет, затем вернул деньги в карман, собрал документы и тогда уже с наслаждением ударил кулаком в лицо, похожее на ежедневное отражение в зеркале. Опрокинув табуретку, отец сел на пол между плитой и холодильником.

— Оставь деньги, — прохрипел он и завозился, пытаясь подняться. — Это не для меня.

В дверном проеме мелькнуло испуганное женское лицо. Илюша достал заранее припасенный газовый пистолет. На этот раз он пришел с планом.

— Видал? Сиди, не рыпайся, тварь темная. Бычара тупой. Жди, пока на случку позовут.

Горохом ссыпавшись по лестнице, Илья выскочил из подъезда. Ветер встретил его пощечиной; выставив вперед локоть для защиты от ударов ноября, он двинулся по чавкающей марсианской пустыне. О! Вот почему эта грязь не замерзает при минус семи: просто она не земная, а марсианская! Все прошло по плану, но радости от успешно проведенной операции не было и в помине. Наоборот — на сердце мерзила все та же марсианская мразь, а кулак горел, как оскверненный.