Допустимые потери

— Бедный Шекспир. Как ему не хватало такого ценного опыта. И это сказывалось на его работах, не так ли? Роджер, дорогой мой друг, театры в Нью-Йорке представляют собой сухую кожуру ореха. Они торгуют вразнос на тротуарах. Ты должен быть в них плотником или декоратором интерьера. В Ла Скала я пойду на «Волшебную флейту». Покои, улицы, сотни статистов, фейерверки. Когда ты найдешь пьесу, в которой поезда будут прибывать к вокзалам, пьесу с соборами, дворцами, лесами, марширующими армиями, массовыми сценами, двумя сотнями костюмов, — вот тогда позвони мне. Для Америки, богатейшей страны мира, нужны лишь одноактные пьесы, в которых есть только диван психоаналитика, доктор и пациент. Акт первый: «Доктор, меня гложут тревоги». Акт второй: «Меня по-прежнему гложут тревоги, доктор», Занавес.

Деймон засмеялся.

— Ты несколько преувеличиваешь, Грегор, — сказал он. — Хорошие пьесы по-прежнему встречаются.

— Все реже и реже, — мрачно произнес Грегор.

— Я найду для тебя мюзикл.

— Да, — сказал Грегор. Работаешь год, два года, тысячи набросков, затраты таковы, что можно прокормить Камбоджу в течение полугода, — и все проваливается в один вечер. После нас хоть потоп. Гильотина ждет вас на следующей неделе. Я не из тех, кто может работать впустую. Я никогда ничего не выбрасываю, ни одного клочка бумаги, ни одного тюбика, пока в нем есть хоть капля краски.

— Как всегда, Грегор, — добродушно сказал Деймон, — спорить с тобой невозможно.

Грегор печально улыбнулся.

— Если бы все были так мудры, как ты, мой друг. Я пошлю тебе открытку из Флоренции. Между прочим, если ты знаешь художника, который хочет недорого снять мастерскую на год, пришли его ко мне, но он должен писать хуже, чем я. Европа не доставит мне радости, если я буду знать, что в моей мастерской кто-то творит шедевры. Но и никого из тех, кого мой друг Франклин демонстрирует в своей галерее, — две линии на холсте восемьдесят на восемьдесят, а фон залит акриловыми брызгами. Пускай я буду посредственностью, но не профаном. — Он сверкнул глазами на Франклина.

— Успокойся, — не обижаясь, сказал Франклин. — Я и тебя выставляю.

— И как много полотен ты продал?

— Одно.

— Ха! — фыркнул Грегор. — Ты позволил, чтобы царствовала геометрия. Страсть, наслаждение, восхищение перед совершенством человеческого лица и тела — всему капут. Я паршивая овца в твоей галерее. — Чувствовалось, что Грегору тяжело об этом говорить, и из его голоса исчезли нотки доброго юмора.

— Грегор, прошу тебя, — сказала Эбба. — Джим не может отвечать за последние пятьдесят лет современного искусства.

— Его подкупили преступники, — мрачно констатировал Грегор. — Пятнадцать выставок в год. Ты только посмотри на них с их значками.

Франклин подчеркнуто погладил значок на лацкане.

— А что плохого в том, чтобы выступать против ядерной войны? — обороняясь, спросил он.

— Я не осуждаю вас за то, что вы против ядерной войны, — громко сказал Грегор. — Но я против значков. О чем они оповещают? О том, что я иду нога в ногу и не признаю ничего иного, слушаю и делаю то, что мне говорят. Я слушаюсь и подчиняюсь, пусть даже для этого надо избавиться от половины мозгов — вот о чем сообщают эти значки. — Он говорил пылко и возбужденно — видно было, что всерьез. — Вперед — по авеню и стритам всей Америки!

— Я приглашаю тебя пройтись с нами, когда будет следующая демонстрация. Сможешь сам все увидеть. — Франклин говорил совершенно спокойно, но Деймон видел, что его раздосадовали нападки Грегора.

— Когда рядом с вами с такими же значками пойдут русские, чехи, венгры, восточные немцы, поляки, эстонцы, латыши и кубинцы, — сказал Грегор, с трудом переводя дыхание после того, как на одном вдохе выпалил все это, — то и я буду маршировать с вами. А пока в Кремле смотрят на снимки этих марширующих колонн в Америке, Англии, Франции и, помирая со смеху, посылают еще сотню тысяч солдат в Афганистан и помечают на своих секретных картах все лучшие места в Америке: в Беверли-Хиллз, на Пятой авеню, в Хэмптоне, где будут жить эти комиссары, когда доберутся сюда.

— Грегор, — резко сказала Эбба, — умерь свой венгерский темперамент. Здесь не Будапешт.

— Нельзя перестать быть венгром, — сказал Грегор. — И уж, конечно, не после того, как видел на бульварах русские танки.

— Ну и что? — раздраженно бросил Франклин. — Сразу же бросать бомбы?

Грегор обхватил руками голову и в задумчивости нахмурился.