Донесённое от обиженных

К прошлому урожаю Кокшаров поставил новый амбар взамен старого подгнившего. Пересекая двор, Житор посматривал на прочную постройку и нехорошо улыбался. Позади шёл хозяин, сопровождаемый отрядниками, что держали винтовки наперевес. Он вдруг забежал вперёд и встал в распахнутых дверях амбара — немолодой, в самотканых штанах, в изрядно поистёртом нагольном полушубке. Комиссар посерьёзнел, спрашивая:

— Всегда одеваетесь под бедняка?

— Одет, как привычен! Беднее других я не был, но и в богачи не вышел, — казак уведомил с кажущимся безразличием: — У меня пятьдесят две десятины земли.

Житор со звенящей злостью произнёс:

— Мало? А в средней полосе мужик при пяти десятинах — счастливец!

Кокшаров хотел ответить, но тут батрак, быстро толкнув его, проскочил в амбар, устремился к сусекам.

— Вот он — хлебушек отборный! И это не богачество?

Хозяин ринулся за ним, с размаху треснул кулаком по затылку, схватив за волосы, развернул к себе, сжал горло:

— Я тя, х…ету, сроду не нанимал! Что затрагиваешь?

Батрак выкрикнул во всю силу лёгких: — А-ааа! — и захрипел. Красные ударами прикладов свалили казака. Когда он поднялся с окровавленной головой, его схватили за плечи; комиссар указал на батрака, что уже жадно рылся в россыпи зерна:

— В первую очередь ему будет уделено от твоей земли!

Кокшаров вмиг выдрался из полушубка, оставив его в руках отрядников, протянул руки к лицу Житора, ухватил за ухо. Маракин, дюжий сноровистый кавалерист, взмахнул шашкой: лезвие рассекло локтевой сустав — казак вскинулся всем телом, стал заваливаться… Маракин рубнул вторично — рука ниже локтя отделилась, из культи густо ударила кровь.

Комиссар, прижимая ладонью едва не оторванное ухо, приказал перетянуть жгутом культю упавшего в беспамятстве. Один из красногвардейцев, трогая носком ботинка отсечённую руку, спросил:

— А это куда?

Зиновий Силыч повторил как бы в изумлении:

— Куда это? Родным отдать!

Жена Кокшарова сама не своя стояла во дворе у саней; с нею дочери — лет шестнадцати и лет десяти. Что произошло в амбаре — не видели. Батрак разгорячённо подбежал, протянул казачке синевато-серую отрубленную руку мужа, осклабился:

— Отпойте и упокойте!

Воздух резнули жуткий вопль и истошный детский плач.

Комиссар возвратился к пятистенке, где у овчарни ожидало восемнадцать приговорённых. Казак, на допросе не сказавший ничего, кроме «ну», и другой, белозубый, были посланы под охраной — приволочь Кокшарова. Они взяли его на руки и бережно принесли.

Житор зычно обратился к красногвардейцам:

— Исполним священный приговор над контр-р-революцией…

Через околицу гуськом потянулись фигуры, дальше начинался спуск в овражек. Кокшарова несли, он бормотал в бреду невнятицу и вдруг, на миг опомнившись, выговорил: — Хорунжий вам воздаст! — Обрубок руки перевязали плохо: на тающем снегу оставались буровато-пунцовые пятна.

Красногвардейцы шли оживлённой массой. Комиссару на пострадавшее ухо наложили повязку. Он ехал верхом, недоступно замкнувшийся в себе, — из-под сдвинутой набок папахи сверкал чистый туго охватывающий голову бинт.

От овражка донёсся нестройный залп: несильно, но отчётливо ответило эхо. Затем долетело стенание, нагнавшее на станицу нестерпимый ужас; стукнули негромкие выстрелы. Они раздавались ещё минут пять; жители поисчезали с улицы.

4

Улица, когда стали видны приближающиеся эмка и «чёрный ворон», вымерла. Гости подкатили к избе, которую занимал местный уполномоченный милиции с семьёй. Увидев перед своими воротами столь высокое начальство, он затрясся мелкой дрожью; страх, что это его приехали арестовать, лишил способности что-либо делать. Приотворив створку ворот, уполномоченный выглядывал из-за неё не то с гримасой ужаса, не то с какой-то странно-лукавой ухмылкой. Марат Житоров всё понял:

— Мы проездом. В колхоз «Изобильный».

Восковое лицо хозяина порозовело, он открыл ворота во всю ширь, метнулся в сени, появился со сверкающим ножом в руке и опрометью понёсся в хлев. На оклики не среагировал. Тогда, по знаку Житорова, один из милиционеров побежал к хлеву и вытолкал оттуда уполномоченного. Тот застенчиво развёл руками, сжимая в одной нож:

— Барашка принять…

Ему сказали: недосуг! с собой прихвачено. В избе на обеденный стол выложили сыр, ветчину, балык. Хозяин, искательно и как бы смущённо наклоняя торс, прижимая ладони одну к другой, предложил «слетать» за водкой. Житоров сурово отрезал:

— Мы на службе!

Вакер, любивший, особенно под вкусную закуску, пропустить стаканчик-другой, в душе посетовал на товарища. Тем не менее подстёгивающий подъём не спадал. Творческая натура Юрия живо переживала то, что, благодаря рассказам друга, он знал назубок: действия отряда в Ветлянской, выступление на станицу Изобильную… Марат Житоров, бывало, с настойчивостью повторял: