Дондог

Джесси Лоо ответила жестом. Она одновременно показывала на Отдел Революционной законности, на окрестности, на весь город, на всю планету.

— Все это, — сказала она.

Габриэла Бруна молча кивнула. Она рассматривала компанию, которая только что остановилась на берегу Мурдры в стороне от канатной дороги. Опять китайские фигурки, и снова они замедленно воспроизводили бой с наделенными поразительной стойкостью убийцами, но на сей раз их техника была в десять раз совершеннее, чем у упражнявшихся давеча. В действительности речь шла исключительно о женщинах, неуступчивых, властных старухах, облаченных в черное рубище. Их стиль был сдержан, жесты безукоризненны. Они заботились не столько об изяществе, сколько об эффективности. Прежде всего они хотели не оставить ни единого шанса своим воображаемым противникам и, поразив кого-то из них, тут же нагибались к тротуару, чтобы его прикончить.

— Впредь придется выворачиваться, — продолжала Джесси Лоо. — Придется постоянно пребывать в состоянии шаманского транса. Иначе же, если не ускользнуть от одного существования к другому, добровольно смешав жизнь перед смертью с жизнью после нее, я не дам за нашу шкуру и ломаного гроша.

— Ты хочешь сказать, что нам угрожает внутреннее расследование?

— Не сейчас, — сказала Джесси Лоо. — Насколько я знаю. Но рано или поздно.

— Да, — сказала Габриэла Бруна. — Рано или поздно. Никаких шансов его избежать.

— Я говорю не столько о себе, — сказала Джесси Лоо. — Я-то выживу. Переживу все. Здесь или в лагере, как охранница или арестантка, понимаешь?.. Я непременно устроюсь, чтобы пережить что бы то ни было еще век-другой. Это заложено в глубинах моей природы. Я говорю о тебе, Бруна. Для тебя это станет все более и более трудным. Тебе нужно сменить обстановку.

— Я уже прошла через наихудшее, — сказала Габриэла Бруна. — Войны, голод, уничтожение уйбуров. У меня такое ощущение, что и я, я тоже все переживу.

— Ну, — сказала Джесси Лоо, — может, и так. Но может, и нет. Ты не обладаешь всеми необходимыми техниками.

— Так обучи меня им, — сказала Габриэла Бруна.

Джесси Лоо снисходительно покачала головой. Встала, чтобы поправить слегка покосившийся портрет Дзержинского. Рядом с ним она когда-то пришпилила фотографию самых дорогих ей экстремистов: Василисы Лукащук, Тарика Джахина, Огня Платонова, Махалии Кан и нескольких других, которых я не успел узнать, говорит Дондог. Ее рука огладила Огня Платонова, погладила почти влюбленно.

— Этому не обучишь, — сказала она.

— Знаю, — вздохнула Габриэла Бруна.

Она больше не смотрела ни на прогнившие кабинки, ни на старух-китаянок, голыми руками парировавших выпады клинков и отвечавших захватами лица и переломом позвонков. Она уселась в кресло Джесси Лоо. Стряхнула крошки печенья. Принялась листать перечни имен.

— Что это за список? — спросила она.

— Который? — откликнулась Джесси Лоо.

— Ирена Соледад, Нора Махно, — прочла Габриэла Бруна. — Элиана Хочкисс, Элиана Шюст, Мегги Кван…

Она остановилась. Там был еще десяток имен.

— Я включила Элиану Хочкисс? — спросила Джесси Лоо.

— Да, — подтвердила Габриэла Бруна.

— Про нее я не уверена, — сказала Джесси Лоо.

— Но кто эти женщины? — настаивала Габриэла Бруна.

Джесси Лоо приняла заговорщицкий вид, словно собираясь отпустить шутку, но так ее и не отпустила. По-моему, она была не в состоянии ответить, говорит Дондог. Она, должно быть, почерпнула эти имена во сне и больше о них ничего не знала.

— Это все на потом и тебя не касается, — сказала Джесси Лоо. — Просмотри лучше вот то дело, там, под простоквашей.

— А, ну да, сюрприз, — сказала Габриэла Бруна.

Она отодвинула банку, раскрыла картонную папку и прочла заголовок дела, имя подозреваемого, каллиграфически выведенное фиолетовыми, как тогда было принято в органах, чернилами сочетание букв, которое она не теряла надежды прочесть с тех самых пор, как стала работать в Революционной законности, с тех пор, как днем и ночью возилась со следственными протоколами, с тех пор, как ее глаза пробегали списки заключенных, подсудимых, свидетелей, убийц, воров, скотов, политических преступников, сутенеров, пропагандистов капиталистической экономики, врагов народа, спекулянтов, садистов, отравителей. Она прочла то имя, которое ненавидела еще со времен до мировой революции.

— Гюльмюз Корсаков, — выдохнула она.

Глаза Джесси Лоо сверкнули.

— Корсаков — весьма обычная фамилия, — сказала она.

— Но не с таким именем, — сказала Габриэла Бруна.