Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Недалеко от Кембриджа он облюбовал себе укрытое развесистыми ветвями место, где река делала поворот. Его товарищем по спорту и единственным другом был одноклассник по Харроу Эдвард Ноэл Лонг — «слева от меня Том Уильдмэн, справа Лонг» — честный, простой и великодушный юноша; как Байрон, большой любитель чтения и плавания. Байрону доставляло истинное наслаждение нырять с Лонгом на глубину четырнадцати футов и доставать со дна тарелку, яйцо или шиллинг. В реке торчал старый ствол, за который Байрон любил цепляться, с удивлением спрашивая себя, какой черт занес это дерево сюда, в это подводное царство. По вечерам Лонг приходил в комнату Байрона и играл ему на флейте или на виолончели. Байрон слушал, попивая содовую воду — свой любимый напиток. Музыкальные мелодии навевали ему мелодии стиха и погружали в грустные и сладостные мечты; перед ним вставало Ньюстедское аббатство, летучие мыши, порхающие среди развалин часовни, терраса эннслейской усадьбы, песенки Мэри Энн, шепот ветра в листьях вяза над могилой Пичея, закрывшиеся навеки глаза Маргарет.

Иногда они читали друг другу вслух. «Дружба с Лонгом и страстное, но вполне невинное чувство, овладевшее мною в это время, были самым романтическим эпизодом в моей жизни».

К кому же это страстное невинное чувство? В Кембридже для церкви держали хоры певчих. Байрон случайно познакомился с одним мальчиком из хора Тринити. Ему было пятнадцать лет, звали Эдльстон. Байрон спас его, когда тот тонул. В церкви он обратил внимание на его прекрасный голос и заинтересовался им. Такая дружба с существом не только моложе его, но ниже по социальному и имущественному положению была больше всего по душе. Он чувствовал свое влияние на Эдльстона сильнее, чем на Клэра или Делавэра, и всячески покровительствовал ему. Юный певчий сначала держал себя очень робко, потом впал в сентиментальность. Он подарил Байрону сердоликовое сердечко, и Байрон написал по этому поводу стихи, не очень блестящие, но трогательно-нежные:

Мне дорог этот камень стал,
Не красотою мне польстивши,
Он только день один сиял
И вспыхивал, как подаривший.
О, кто над дружбой не шутил,
Меня за слабость упрекая,
А все ж подарок этот мил,
Он мне любовь напоминает.
Он дал мне, опустив глаза,
Боясь увидеть взор небрежный,
Но я ответил, что всегда
Его хранить я буду нежно.

Писать стихи доставляло ему истинное наслаждение. Он теперь уже не читал запоем, как в детстве, а больше мечтал, увлекался плаванием и особенно любил минуты, когда им овладевала ленивая задумчивость, в которой рождались рифмы, ритмы и строфы.

Эта жизнь была не лишена приятности, и Байрон, раб привычки, применился бы к ней, как и ко всякой другой, если бы она не требовала так много денег. С ноября для него стало очевидно, что пятьсот фунтов, которые до первой пробы независимой жизни казались ему царским богатством, — небольшой капитал для студента, живущего на широкую ногу. В конце каждого месяца из кухни колледжа ему предъявляли счет на очень большую сумму, так как вместо того, чтобы обедать в Холле, Байрон обедал со своими друзьями у себя в комнате. В Харроу у него осталась долги, которые теперь нужно было платить. В Кембридже нужно было обставить свое помещение. Он написал Хэнсону, чтобы тот потребовал от канцлера увеличения содержания.

Поверенный ответил ему, что, если бы лорд Байрон вел более скромный образ жизни, ему бы хватило назначенного содержания. Байрон пришел в негодование: если ему не дадут возможности заплатить долги, он достанет деньги у ростовщиков. Для молодого человека, готового вступить в совершеннолетие, владельца Ньюстеда и Рочдэла, нетрудно было добыть денег под проценты сто на сто.

Единственным возражением ростовщиков было то, что Байрон может умереть, не достигнув совершеннолетия, на этот случай им требовалась гарантирующая подпись кого-нибудь из совершеннолетних родственников. Байрон остановился на Августе. Он уверил ее, что она ничем не рискует, так как, если он умрет, она будет его наследницей, а если он останется жив, то уплатит долги сам. «Если вы хоть сколько-нибудь сомневаетесь в моей честности, не делайте этого». Августа дала ему свою подпись, и он занял несколько сот фунтов.

Миссис Байрон, узнав, что у него завелись деньги, пришла в ужас: «Этот мальчишка сведет меня в могилу, я из-за него с ума сойду! Где он достал сотни фунтов? Уж не связался ли он с ростовщиками?» Спустя несколько дней она писала: «Лорд Байрон заплатил тридцать один фунт стерлингов и десять шиллингов за статую Питта. Кроме того, он купил карету, сказав, что приобрел её для меня, но я отказалась от этого подарка… боюсь, он попал в дурные руки, и тут не только денежные дела. Полагаю, что он связался с какой-нибудь женщиной».