Дон Карлос. Том 1

Он не признался в преступлениях, в которых его обвиняли, никакие пытки не заставили его признаться, однако в мадридских кругах ходили слухи, что Алано Тицон принадлежал к очень многочисленному тайному обществу, которых в Испании и до того было много, а теперь стало еще больше, так как этому способствовали страшные беспорядки, творимые на севере бандами кар-листов, и разделение всего народа на партии.

Алано Тицон, не уличенный в преступлениях, а только подозреваемый в них, был приговорен, однако, к казни через повешение именно из-за слухов о его участии в тайном обществе, этой казнью правительство хотело запугать других! Единственные показания против него заключались в том, что его неоднократно видели в местах, где производились поджоги, и только на основании этих данных он был приговорен к виселице.

Итак, ночью началась работа на площади Кабада, работники палача в красных рубахах с засученными рукавами вырыли посреди площади три ямы и укрепили в них столбы. Глухо раздавались удары молотов, жалобно визжала пила в ночной тишине; прохожие останавливались на минуту, крестились и быстро шли прочь от неприятного места. Только немногие останавливались у забора, за которым кипела работа, и сквозь щели смотрели на возведение эшафота.

Поверх столбов были положены поперечные балки, посреди одной из них был ввернут железный крюк.

В первом часу ночи работа была окончена. Лестница, веревки и пила остались под виселицей, а работники со своей телегой отправились в обратный путь. Царцароза, строго осмотрев виселицу и убедившись в ее прочности, тоже направился домой.

Он обогнал своих работников и раньше них пришел к своему мрачному, пустынному двору.

Отворив ворота, он оставил их незапертыми и, войдя, осмотрелся кругом, очевидно, отыскивая оставленного им на дворе прегонеро, которым он интересовался больше, чем можно было бы заключить из его разговора с последним.

Не видя его нигде, он стал уже думать, что тот ушел. Это его удивило и озадачило; в раздумье посмотрев еще раз во все стороны, он поднялся на крыльцо и, отперев дверь, скрылся в темных своих комнатах.

Но, очевидно, он беспокоился, потому что через некоторое время вышел опять во двор и, еще пристальнее осмотревшись кругом, пошел искать по всем углам прегонеро. Чем это было продиктовано — желанием удостовериться в уходе последнего, недоверием к нему или просто участием, живым интересом к этому человеку — он не мог себе объяснить, но только был взволнован и долго ходил по двору, продолжая искать его в темноте, в которой, впрочем, проницательный взор палача очень хорошо все различал.

Вдруг он открыл предмет своих поисков возле самой лестницы своего домика, где прегонеро лежал, зарывшись в виноградные листья и плотно прижавшись к стене.

Царцароза подошел к нему, внимательно посмотрел, прислушался к его дыханию и убедился, что он спит крепким сном. По-видимому, палач был доволен своим открытием. Заметив, что работники все привели в порядок, а сами отправились в сарай, находившийся позади дома, он возвратился потихоньку к себе.

Тобаль Царцароза никогда не запирался на ночь, так и теперь, войдя в переднюю, уже известную нам, он оставил наружную дверь незапертой и прямо отправился в свой маленький кабинет, служивший ему и спальней.

Эта маленькая комната носила тот же отпечаток простоты вкусов хозяина, как и все прочее в доме. Постель состояла из твердого, жесткого матраца и грубого одеяла. Сын герцогини приучил себя к суровой жизни, он мог выносить всякие лишения и не позволял себе никакого комфорта, никакой роскоши. К уединению он тоже привык, привык жить отдельно от человеческого общества, он не искал его, не нуждался в людях, не особенно любил их, но и ненависти к ним не питал.

Погасив свечу, он лег в свою жесткую постель.

На дворе все было тихо. Как ему, так и его работникам оставалось мало времени для отдыха, рано утром они должны были быть опять на площади Кабада.

Но палачу, против обыкновения, не спалось почему-то в эту ночь, он лежал и думал. Вдруг ему показалось, что на дворе что-то скрипнуло, как будто хрустнул песок у кого-то под ногой, звук этот повторился на крыльце.

Палач не двигался, однако продолжал прислушиваться. Но больше ничего не было слышно, стояла мертвая тишина.

Может быть, он не обратил бы внимания на этот легкий, почти неуловимый звук, если б не помнил о присутствии прегонеро возле его дома.

Наконец ему надоело лежать без сна, и он решил встать и дождаться утра не в постели, а на ногах; вдруг в эту самую минуту ему показалось, что отворилась дверь в переднюю с крыльца.

Царцароза знал, что ночью люди часто ошибаются, им может послышаться или привидеться то, чего вовсе нет; он не встал и продолжал прислушиваться. Вскоре он убедился, что дверь действительно открылась, так как потянуло свежим, холодным воздухом.

— Не ветер ли открыл ее? — думал он. — Да нет, это невозможно, на дворе тихо, ни ветра, ни даже шелеста листьев не слыхать.