Дон Карлос. Том 1

— Мы должны бороться со своими страстями, донья Инес, — сказал он.

— Бороться! — воскликнула графиня, закрыв лицо руками. — Бороться!

— Потому что в сердце каждого из нас есть что-то, что способно сделать его бесконечно несчастным!

При этих словах Инес вдруг поднялась, глядя прямо перед собой.

— Что напоминают мне эти слова? — сказала оначуть слышно, как во сне. — Красное домино! «Ступай на улицу Толедо, там найдешь ты…» — она остановилась и на минуту задумалась. Лицо ее осветилось бледным лучом надежды. — Оставьте меня, патер Антонио, прошу вас, — сказала она. — Вы видите, я почти спокойна.

Патер молча поклонился и вышел.

— На улицу Толедо, — воскликнула Инес. — То был мой добрый гений! На улицу Толедо сегодня же вечером…

III. Дон Карлос и Амаранта

В небольшой комнатке на чердаке одного из домов мрачной, грязной, снискавшей дурную славу улицы Толедо лежала на кровати тяжело больная старуха. Молодая женщина лет двадцати стояла на коленях у постели, прижимая к груди младенца, завернутого в тряпье.

В комнатке было невыносимо душно, жаркие лучи солнца за день раскалили крышу. И хотя уже наступил вечер, в комнату по-прежнему не проникало ни струйки свежего воздуха.

Молодая женщина встала, намочила полотенце и приложила его к горячей голове больной. Черты лица этой женщины, теперь изнуренной нуждой и заботами, говорили, что когда-то она, должно быть, была прекрасна.

— Ты видишь? Вот он крадется… Амаранта! Это Изидор. Поди сюда… Я должна тебя спрятать, — в бреду говорила старуха. — Он злой, он намеренно сделал это и теперь радуется твоему позору, Амаранта! Изидор — дьявол! Где ты, Амаранта? Она ушла, Изидор сманил ее…

— Матушка, смотри, Амаранта здесь, с тобой, — отвечала изнуренная молодая женщина. Она положила уснувшего ребенка в изножье кровати. — Амаранта здесь, матушка! Бедная матушка, как ты страдаешь!

— Тише! Да, я вижу тебя, теперь все хорошо, — пробормотала больная, широко раскрыв свои ввалившиеся глаза. — Не отходи от меня! Молись пресвятой Мадонне, слышишь? Молись за меня, за себя и за свое несчастное дитя! Проси хлеба, проси помощи…

Амаранта тихо плакала.

— Не плачь, мне это больно, — продолжала больная мать; белые волосы ее в беспорядке разметались по подушке.

— Тише, молчи! Я спать хочу… Почему так темно? Кто же он, этот сладкоречивый лицемер? Во всем виноват Изидор. Он продал мое дитя! — жаловалась больная, и в бреду не забывая о своем несчастье. — Амаранта, дитя мое! Она увядает, изнуренная и бледная. Исчезла ее красота, исчезла ее невинность — все исчезло навсегда. Молись же, Амаранта, молись, дитя мое!

— Усни, матушка, постарайся прогнать эти мысли.

— Тебе больно это слышать, я знаю. Я ничего не скажу больше… Но ты видишь его там, в углу? Он крадется в дверь, и в руке у него записочка… Это письмо от прекрасного молодого дона…

— Здесь никого нет, кроме меня, дорогая матушка, — отвечала дочка. — Усни, сон подкрепит тебя. Уже вечер. Сейчас еще раз смочу тебе полотенце, и ты уснешь. Я останусь здесь, у твоей постели.

— Да, я усну, — отвечала больная.

Амаранта с беспокойством посмотрела на свою больную мать. От забот и бессонных ночей щеки молодой женщины ввалились, а прекрасные глаза казались неестественно велики. Темные волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Платье на ней было хотя и простое, но опрятное.

В этой комнатке нужда и несчастье сквозили отовсюду, приводя в отчаянье бедную женщину.

Кроме жесткой кровати, в комнатке было еще два стула, знавших когда-то лучшие дни, старый поломанный стол, незапиравшийся шкафчик и образ на стене над постелью. Это было все. Небольшое окошечко, выходившее на крышу, было открыто, и сквозь него в комнату проникал последний луч заходящего солнца.

Больная уснула, и Амаранта только повернулась к своему младенцу, завернутому в лохмотья, как раздался легкий стук в дверь — и она тут же приоткрылась.

В низких, покосившихся от старости дверях показалась голова мужчины, его черные косые глаза осторожно оглядели комнату. Он был похож на каторжника. Коротко остриженные волосы торчали, как щетка, лицо было смуглым, безбородым, безобразным.

Амаранта отошла от постели больной и тихонько на цыпочках приблизилась к двери, которая теперь растворилась настежь.

На вошедшем был старый военный сюртук, который, однако, с трудом можно было признать. Кивнув головой, он поманил к себе девушку, прекрасный стан и тонкие черты которой лишь теперь ясно обозначились, когда свет из окна упал на нее.

— Тише, чтобы только матушка не проснулась, — шепнула Амаранта.

— Скоро она еще крепче уснет, — махнув рукой на кровать, сказал мужчина. — Я был там, — добавил он, как-то странно мигнув при этом, что, впрочем, похоже, было у него привычкой.

— Что ж ты узнал, Изидор?

— Ты была права, он здесь.

— Он здесь?! Слава тебе, пресвятая Мадонна! Наконец-то! Значит, мой сон не обманул меня! — живо произнесла Амаранта, и на лице ее мелькнула надежда, казалось, давно уже оставившая ее.

— У тебя вечно предчувствие! Если б оно еще для чего-нибудь пригодилось!

— Ты отыскал его?