Домой возврата нет

Я запутался в гигантской паутине всего, что досталось мне в наследство, в неиссякаемых запасах воспоминаний, и эта необычайная памятливость, идущая от предков с материнской стороны, миллионами живых волокон соединила меня с прошлым — не только моим, но с прошлым моего родного края, и потому в конечном счете ничто не ускользнуло от этой моей глубоко укоренившейся потребности прочувствовать и изведать все и вся. Как в такой-то день всходило и заходило солнце, как щекотала трава пальцы босых ног, как внезапно наступал полдень, как хлопала железная калитка и скрежетал, останавливаясь на углу, трамвай, и мягко шаркали по тротуару кожаные подошвы, когда мужчины шли домой обедать, и как пахла ботва репы, и позвякивали щипцы мороженщика, и кудахтала курица, — а там, дальше, Время постепенно меркнет, будто сон, сливается с той забытой порой, когда мне было два года. Мой мозг непрестанно пульсирует, извлекая на свет божий и это, и еще многое: все исчезнувшие звуки и голоса, все забытые воспоминания — и они оживают в моих снах, и тяжкое их бремя я несу вечно по бесконечным дорогам сна. Ничто не утрачено. Все возвращается, течет нескончаемым потоком, даже взбухшая пузырями краска на каминной доске в доме моего отца, запах старого, продавленного кожаного дивана, запах пыльных бутылок и паутины в погребе, порою неторопливый удар усталым копытом по тряскому настилу в платной конюшне, и гордо задирается и помахивает хвост, и падают «яблоки», и в них вкраплены зерна овса. Я заново ощущал все пережитые когда-то времена и настроения, — самые последние дни зимней безысходности в марте и леденящее, мучительное уныние изодранных багровых закатов, волшебство молодой зелени в апреле, слепой ужас и духоту от раскаленного бетона в разгар лета, и октябрь, пахнущий палым листом и дымом костра. Забытые мгновения и несчетные часы возвращаются ко мне со всем непомерным грузом моей памяти, вместе с давным-давно отзвучавшими в горах голосами — голосами моих кровных родичей, которых уже нет в живых и которых я никогда не видел, с домами, которые они построили и в которых умерли, с рытвинами на дорогах, которые они проторили; возвращается каждое нигде не записанное мгновение их далекой, давно минувшей, никому не ведомой жизни, о котором рассказывала мне тетушка Мэй. Так все это воскресает в постоянно пульсирующем мозгу, так снова вырастает удивительное растение, побег за побегом, корень за корнем, волоконце за волоконцем, — и вот оно встает во весь рост, это удивительное растение, плоть от плоти той почвы, что его породила и нашла в нем свое живое завершение.

Вы стояли подле меня, точно скала — да Вы и есть скала, — пока я не извлек из земли все растение, не проследил каждое волоконце в сложной его ткани, каждый мельчайший, тончайший корешок, терявшийся в слепой, глухой почве. И вот все кончено, круг завершен — и у нас с Вами тоже все кончено, и вот что еще я Вам скажу.

Я уверен, все мы здесь, в Америке, потеряны, — но уверен также, что нас найдут. И вера эта, которая поднялась теперь до катарсиса знания и убежденности, для меня — и, думаю, для всех нас — не только надежда каждого в отдельности, но вечная живая мечта самой Америки. Я думаю, та жизнь, которую мы создали в Америке и которая создала нас, — сотворенные нами формы, разросшиеся ячейки, выстроенный нами улей, — по природе своей саморазрушительны, и они должны быть разрушены. Думаю, формы эти отмирают и должны отмереть, но Америка и ее народ бессмертны, еще не открыты, и нетленны, и должны жить.

Я думаю, подлинное открытие Америки еще впереди. Я думаю, наш дух, наш народ, наша могучая, бессмертная страна еще проявят истинную свою мощь и нетленную правду. Я думаю, истинное открытие нашей демократии впереди. И, думаю, все это надежно, как восход солнца, и неизбежно, как полдень. Когда я говорю, что наша Америка уже Здесь, уже Сегодня манит нас и что чудесная эта уверенность не только наша живая надежда, но наша мечта, которую надо осуществлять, я уверен: так думаю не только я, но почти все американцы.