Домой возврата нет

Номер следовал за номером, и, наконец, пришел черед воздушных гимнастов. На подготовку ушло немалое время, так как Лоуген, стараясь, чтобы все у него было как в настоящем цирке, первым делом натянул под трапециями небольшую сетку. Но вот номер начался, и длился он чудовищно долго, главным образом оттого, что куклы никак не слушались повелителя. Сперва они у него качались, свисая с трапеций. Это шло как по маслу. А потом надо было проволочному человечку оторваться от трапеции, перевернуться в воздухе и ухватиться за руки другого человечка, который висел вниз головой на второй трапеции. Это не удалось. Снова и снова проволочная кукла взлетала в воздухе, ловила протянутые рука другой куклы — и бесславно промахивалась. Смотреть на это становилось все нестерпимей. Зрители вытягивали шеи, вид у всех был смущенный. Только сам Лоуген ничуть не смущался. При каждой новой неудаче он радостно хихикал и начинал все сызнова. Так оно шло и шло. Уже минут двадцать Лоуген трудился над этим номером. И все без толку. Наконец стало ясно, что толку и не будет, и тогда он твердой рукой навел порядок: крепко ухватил куклу двумя толстыми пальцами, поднес ее к другой кукле и осторожно сцепил их руки. Потом взглянул на публику, весело захихикал — и озадаченная публика не сразу и не дружно захлопала.

Теперь Лоуген подошел к piece de resistance[9], гвоздю программы. То было знаменитое глотание шпаги! Одной рукой он взял маленькую тряпичную куклу, набитую ватой, с кое-как нарисованным лицом, а другой — длинную шпильку, небрежно распрямил ее, одним концом проткнул кукле рот и стал методично и неторопливо проталкивать шпильку все глубже в тряпичное горло. Зрители смотрели в недоумении, а когда до них наконец стал доходить смысл этой сценки, принялись переглядываться, растерянно и смущенно улыбаясь.

Действо все длилось и длилось, и смотреть на это было все отвратительней. Лоуген упрямо толкал шпильку толстыми щупающими пальцами и, когда ему мешал какой-нибудь плотный клок ваты, взглядывал на публику и глупо хихикал. На полпути он наткнулся на комок, который грозил не пустить его дальше. Но он упорствовал — и это было отвратительно. Престранное это зрелище дало бы вдумчивому историку любопытный материал для размышлений о жизни и нравах сего золотого века. Было поразительно, что столько неглупых мужчин и женщин, — а все они обладали великолепными и редкими возможностями путешествовать, читать, слушать музыку, всячески развивать свои эстетические вкусы и обычно не терпели ничего скучного, надоедливого, пошлого, — терпеливо, с уважительным вниманием смотрят представление Свинтуса Лоугена. Но и привычная учтивость начинала истощаться. Представление шло утомительно долго, и кое-кто из гостей уже не выдерживал. Они переглядывались, подняв брови, и по двое, по трое потихоньку ускользали в коридор или навстречу живительным запахам столовой.

Однако многие, кажется, решили вынести все до конца. Что же до незваной молодежи из высшего света, эти по-прежнему смотрели представление с жадным интересом. Даже когда Лоуген орудовал шпилькой, одна молодая особа с точеными чертами ясного лица, какие так часто видишь среди ее сословия, обернулась к соседу и сказала:

— По-моему, это страшно интересно, как он все делает. Правда?

— Ну! — коротко, одобрительно отозвался молодой человек, и восклицание это, которое могло означать все, что угодно, было явно принято за согласие. Речь их, как и у всех «незваных», была странно приглушенная, обрывистая. И девица, и молодой человек говорили почти не раскрывая рта и едва шевеля губами. Видно, такая у них у всех была мода.

А Лоуген толкал шпильку все глубже, и вдруг кукла сбоку разорвалась и из нее полезла набивка. Лили Мэндл смотрела все время с неприкрытым ужасом, и когда из куклы стали вываливаться внутренности, прижала руку к животу, словно ее затошнило, произнесла: «Брр!» — и поспешно вышла. За ней последовали другие. И даже миссис Джек, которая в начале представления накинула изумительный, шитый золотом жакет и пай-девочкой, поджав ноги, уселась на пол прямо перед маэстро и его марионетками, теперь поднялась и вышла в коридор, где уже собралось большинство гостей.

Заключительные номера этого цирка смотрели почти одни только незваные, друзья самого Свинтуса Лоугена.

В коридоре Эстер Джек увидела Лили Мэндл, которая разговаривала с Джорджем Уэббером. Светло и ласково улыбаясь, она подошла к ним и с надеждой спросила:

— Тебе хорошо, Лили? А вам, дорогой? — нежно обратилась она к Джорджу. — Вам нравится? Вам не скучно?

Лили ответила хрипло, гортанно, с отвращением в голосе:

— Из куклы уже кишки вылезают, а он знай сует эту длиннющую булавку… брр! — Она сморщилась от омерзения. — Ну, тут я не выдержала! Это было ужасно! Пришлось сбежать! Я думала, меня вывернет наизнанку!

Плечи Эстер затряслись, она вся покраснела и судорожно, истерически прошептала:

— Ну конечно! Просто ужас!

— Да что же это такое? — спросил, подходя к ним, Родерик Хейл.

— А, Род, здравствуйте! — сказала миссис Джек. — Ну, как вы это понимаете?