Домой возврата нет

Китайцы ненавидят японцев, японцы — русских, а русские — японцев, и сонмы индийцев ненавидят англичан. Немцы ненавидят французов, а французы — немцев, и французы силятся найти другие народы, которые поддержали бы их в ненависти к немцам, но убеждаются, что почти все вокруг ненавистны им не меньше, чем немцы; но им еще мало тех, кого можно ненавидеть за пределами Франции, а потому они делятся на тридцать семь различных клик и дружно, ожесточенно ненавидят друг друга всюду, от Кале до Ментоны: левые ненавидят правых, центристы — левых, роялисты — социалистов, социалисты — коммунистов, коммунисты — капиталистов. В России леваки ненавидят догматиков, а догматики — леваков. И повсеместно коммунисты заявляют о своей ненависти к фашистам, а фашисты ненавидят евреев.

В нынешнее лето от рождества Христова 1934-е, по словам «сведущих» наблюдателей, Япония готовится не позже чем через два года начать войну с Китаем, Россия присоединится к Китаю, Япония заключит союз с Германией, Германия сговорится с Италией и затем начнет войну с Францией и Англией, Америка попытается, как страус, спрятать голову в песок и тем самым остаться в стороне, но увидит, что это невозможно, и окажется втянутой в драку. И под конец, когда на земле уже все со всеми передерутся, весь капиталистический мир объединится против России в попытке сокрушить коммунизм — который в последнем счете должен победить… нет, потерпит поражение… неминуемо восторжествует… нет, будет раздавлен… вытеснит капитализм, который уже сейчас находится при последнем издыхании… нет, переживает лишь временные затруднения… день ото дня жиреет, пухнет, раздувается от непомерной алчности и корыстолюбия ненасытных монополий… нет, день ото дня становится лучше и разумнее… который необходимо сохранить во что бы то ни стало, дабы не погиб «американский образ жизни»… нет, который необходимо разрушить во что бы то ни стало, дабы не погибла Америка… ибо у него все впереди… нет, он близок к концу… он уже изжил себя… нет, он будет жить вечно…

Так оно и идет — снова и снова, по заколдованному кругу, по всей истерзанной, измученной земле, снова и снова, и опять сначала, взад и вперед, вдоль и поперек, покуда весь шар земной и всех людей на нем не опутает одна и та же необозримая паутина ненависти, алчности, тирании, несправедливости, войны, грабежа, убийства, лжи, предательства, голода, страданий и непоправимых ошибок!

А мы, старина Лис? Что происходит у нас, в нашем прекрасном краю, в нашей великой Америке?

Лиса передергивает, он втягивает голову в плечи и хрипло, с горьким сожалением бормочет:

— Плохо дело! Очень плохо! Нам бы надо понять это раньше… мы должны бы прийти к этому полвека назад, как когда-то пришел Рим, как пришла Англия! Но вся эта сумятица началась слишком рано — у нас было слишком мало времени. Плохо дело! Очень плохо!

Да, Лис, плохо дело. Это очень плохо, что наша гордость, наше уважение к себе и неодолимый страх перед ужасным, как лик Медузы, лицом всей истерзанной Земли оказались для нас болеутоляющим снадобьем и помешали нам приглядеться повнимательней к чести нашей родной Америки.

31. Надежда Америки

Четыре года Джордж Уэббер жил и писал в Бруклине, и все четыре года, насколько это возможно для современного человека, он жил отшельником. Одиночество отнюдь не редкость, не какой-то необычайный случай, напротив, оно всегда было и остается главным и неизбежным испытанием в жизни каждого человека. Так бывало не только с величайшими поэтами, как свидетельствуют их полные скорби творения, боль, о которой они поведали миру, — теперь Джорджу казалось, эта истина в равной степени справедлива для всех безвестных ничтожеств, что кишат вокруг него на улицах. Он видел, как они сталкиваются друг с другом, слышал вечные перепалки и перебранки, одни и те же вспышки злобы, презрения, недоверия, ненависти — и все ясней понимал, что одна из важнейших причин их недуга — одиночество.

Для такой одинокой жизни, какую вел Джордж, человеку надо полагаться на бога, обладать спокойной верой святого инока и суровой неколебимостью геркулесовых столпов. А если этого нет, то оказывается, порою что-нибудь, что угодно, любая мелочь, пустяк, самый обыденный случай, самое незначащее слово может вмиг сорвать с тебя защитный панцирь — и задрожит рука, сердце стиснет леденящий ужас и все нутро наполнит серая муть дрожащего бессилия и отчаяния. Подчас так сбивает с ног ехидное словцо, которое как бы мимоходом обронит какой-нибудь литературный пророк-всезнайка на страницах одного из наилевейших журналов; к примеру: