Домино

– Отлично. Понял. Вас поразило в самое сердце ее лицо. Что ж. Да, портрет верен оригиналу, если я не переоцениваю свои способности художника. Не сочтите за нескромность – сходство схвачено удачно. Я был влюблен в нее тогда, отсюда такая живость цвета и рисунка.

– Как же хороша, – повторяет без особой надобности Ганимед, и я мимолетно спрашиваю себя, какое чувство при этом испытываю: зависть или удовольствие от того, что написанная мною безделица разожгла в нем такое пламя.

– Что до вашего второго вопроса, – продолжаю я, – то нет, ее нет в живых. Она умерла более четырех десятков лет назад. Вы влюбились в портрет мертвой женщины, – добавляю я с некоторым нажимом, желая понаблюдать, как он от этого удара вновь зальется румянцем, подобным вину, которое мы пьем. – Да! Изящная шейка, которую вы так любовно разглядывали, побывала в руках палача на Тайберне, перед глазами грубой толпы.

– Эта женщина была преступницей? Невозможно поверить!

– Красивые женщины тоже совершают преступления. – Я стараюсь, чтобы в моих словах прозвучали цинизм и знание света.

– Но… кто она была? – Любопытство взяло верх над боязнью или иными чувствами, какие возникают при виде подобного мне, старого и уродливого незнакомца. – Пожалуйста… как ее звали?

– Ее фамилия ничего вам не скажет, – заверяю я, зажигая трубку от тонкой восковой свечи. – Мне она была известна как леди Боклер. Но было у нее и другое имя – им пестрели брошюры, плакаты, листки с балладами, на всех углах расписывавшие ее «чудовищное злодеяние».

– Чудовищное злодеяние?.. Вы должны рассказать мне ее историю, – требует он.

Я предлагаю ему щепотку табака, но он мотает головой. Короткое время я молча пускаю клубы дыма.

– Пожалуйста, сэр, расскажите мне ее историю, – повторяет он.

– Ее история – одновременно и моя, – наконец произношу я. – Если хотите услышать ее историю, сперва придется выслушать мою. Я должен заявить о своей личной заинтересованности в этом деле. Рассказ о ней должен предваряться рассказом обо мне.

– Так расскажите, – произносит Ганимед, желающий, не вставая с подушек, погрузиться в бурные облака неведомого мира и подставить лицо его опасным вихрям.

И я вновь пытаюсь припомнить, случалось ли мне прежде обращать речь к такому вот юноше – красивому и исполненному страстного интереса.

– Впервые она встретилась мне здесь, – начинаю я неспешно, – в этом доме, и ночь была вроде нынешней. С народом и музыкой. Наряды тогда были еще причудливей. Я слегка поранился, и она привела меня в эту самую комнату…

Но тут мне на глаза попадается наш хозяин, лорд У***, показавшийся за дверью в галерее. Несносный юный выродок с манерами французского капера, одетый по случаю маскарада в генеральский мундир. Не иначе как взял на себя – довольно непатриотично – роль Бонапарта. Поймав мой взгляд, он хмурится за маской, косит глазами и – вульгарнее некуда – высовывает язык.

– Здесь я не могу продолжать, – говорю я своему новому приятелю. – Но если вы придете завтра вечером ко мне домой…

– Завтра вечером у меня, быть может, пропадет интерес, – живо откликается он. – Буду ли я еще помнить ее лицо? Вдруг его вытеснит из моей памяти другое, встреченное за порогом этой комнаты.

Итак, он кокетлив, мой Ганимед.

– Это верно, – соглашаюсь я. – Но если вы все же явитесь завтра вечером ко мне домой – ручаюсь, после этого вы никогда ее не забудете.

– Грандиозное обещание, особенно если оно дается молодому человеку. Быть может, – добавляет он, – чересчур грандиозное.

Осушив свою чашу, он вскакивает на ноги и, прошелестев своим белым одеянием, теряется за порогом комнаты в теснящемся пантеоне костюмированных божеств.

Задержавшись, я приканчиваю крыжовенное вино и стряхиваю пепел трубки в холодный очаг. Затем, загасив одинокую свечу на пристенном столике и поправив домино, тоже направляюсь в гостиную.

Вскоре я замечаю своего Ганимеда: он танцует с долговязой пастушкой – дочерью старого пэра, вкушающего покой среди роскоши своих ямайских владений. Какова наглость! Но тут на меня внезапно накатывает меланхолия и я завидую этим двоим: их молодости, суетности, чувствам, которые они друг к другу испытывают, – пусть даже притворным или мимолетным.

Однако через час, перед самым уходом, я вижу подлетающего ко мне Ганимеда и настраиваюсь на более человеколюбивый и оптимистический лад. Приподняв маску и дергая меня за рукав домино, он шепчет: «Итак, завтра? В девять…»

Глава 1