Домино

Наружность лорда У***, когда он появился в Вестминстер-Холле, была совершенно иной, хотя людьми, выносившими о ней суждение, руководили те же предрассудки. В красивом шелковом костюме и в белоснежном парике с косичкой в сеточке, он выглядел так, словно сидел не на скамье подсудимых, а в Королевском театре, в ложе с драпировками из тафты; тюремного запаха не было и в помине — лишь ароматные брызги духов, которые его светлость приобрел в прошлом году в Париже. А так как люди склонны верить, будто внешность тесно связана с некоей внутренней формой, служащей ей моделью, то, вероятно, не следует искать иных причин быстрого оправдания подсудимого лордами, кроме величественного фасада. На следующий день его светлость, в самом деле, показался в своей ложе в опере, стучал расписанной под мрамор тростью, потихоньку улыбался, пока Пьоццино исполнял одну из финальных арий «Миф Scevola», и, прислушиваясь к чарующему голосу, наполнявшему театр, раздумывал, как бы вернуть свои вложения.

Что ему, в конечном счете, и удалось — с помощью Пьоццино и не только. Летом в доме на Сент-Джеймс-Сквер вновь появились итальянские ремесленники. Месяц за месяцем они стучали молотками и штукатурили, лепили по шаблону листья аканта и жимолость, устанавливали оконные рамы и дверные перемычки, писали аллегорические изображения Купидона, Времени и Любви, возводили мраморный каскад парадной лестницы и укладывали терракотовые плитки пола, к которым, спустя вечность, я приложился лбом.

Кому именно предстояло наслаждаться этим величием, пока было непонятно: его светлость, все более вовлекавшийся в коммерцию, связанную с Левантом, лишь изредка появлялся в Лондоне, а в своем особняке — и того реже. Во время нечастых визитов в Англию он предпочитал обитать в вилле в Ричмонде, а леди У*** в таких случаях перемещала свой двор — горничных и спаниелей — не на Сент-Джеймскую площадь, а в Бат, Эпсом или Танбридж-Уэллз. Несмотря на такое домашнее устройство, в семье появился наследник, хотя молва приписывала материнство не ее светлости, а итальянской альто-сопрано, которая выступала один сезон (в 1730 году) в Королевском театре «Ковент-Гарден». Ходил также слух, будто леди У*** в 1721 году в Бате дала жизнь собственному ребенку, его светлостью не признанному. Скептики, правда, уверяли, что мальчик (а может, девочка — сведения не совпадали) умер еще при рождении. Кое-кто утверждал, что ребенка придумали продавцы баллад, дабы продать больше своего товара; согласно же другим переносчикам слухов, дитя не только существовало и не умерло, но было крещено в Бате, а затем тайно перевезено в Италию, где позднее, выращенное в одном из ospedali и обученное великим Фаринелли, осуществило на сцене все то, что не удалось отцу. Не было недостатка и в более фантастических историях, часть из которых пересказывалась в грязных сочинениях, как-то: «Скандальные Мемуары леди У***» и «Доподлинное и Достоверное Повествование о синьоре Тристано Пьеретти». Эти анонимные книжонки сомнительного происхождения во многих деталях противоречили одна другой, но в обеих допускалось наличие наследников любого пола при всевозможных комбинациях родителей в этом menage a trois[143]. Историй и догадок касательно предполагаемой беременности леди У*** в то время циркулировало не меньше, чем сорока годами ранее — относительно происхождения Старшего претендента, установить которое во что бы то ни стало стремились фанатики из числа как иезуитов, так и протестантов. Однако вернемся к особняку на Сент-Джеймс-Сквер. Несмотря на длительные отлучки его светлости в восточное Средиземноморье, дом не стоял совсем пустой. В последующие годы, помимо довольно бесполезного штата лакеев и горничных, его населял еще один обитатель. Прохожие, посещавшие площадь в вечерние часы, наблюдали в круглом верхнем окошке одно и то же лицо. Постоянное присутствие жильца и его молчаливость дали пищу многочисленным сочинителям баек. Иные видели в нем пленника, жертву мстительности лорда У***; те же, кто был склонен к аллегории, рисовали его в роли Филомелы, вплетающей свои жалобы и обвинения в ткань ковра и, как она, ждущей финальной избавительной метаморфозы. Более трезвые умы уверяли, что после eclaircissement с певцом его светлость, терзаемый угрызениями совести, окружил итальянца самой немыслимой роскошью, но, все еще не успокоившись, отправился в длительное путешествие на Восток не с коммерческими целями, а замаливать грехи. Много позже некий паромщик, курсировавший по Темзе между Манчестер-Стэрз и Ричмондом, опубликовал записки, в которых было упомянуто, что в 1720-х годах ему часто приходилось возить хорошо одетого иностранца — джентльмена, за все время ни разу не раскрывшего рта; высаживался он в Вестминстере или на острове Ил-Пай, где его ждал фаэтон с расположенной поблизости виллы лорда У***. Паромщик не вывел из этого никаких предположений, а ко времени публикации записок скандальная история леди У*** и ее любовника была почти совсем забыта.