Домино

Фондамента делла Тетте отнюдь не пустовала. Подметальщик улиц толкал пустую тачку в лабиринт calli, разбегавшихся по сторонам; на мостовой, прислонившись к стене, сидел старик с пустой чашкой для милостыни; неизвестно откуда взявшийся петушок целеустремленно вышагивал в сторону Кампо-Сан-Поло. Тристано заторопился в противоположном направлении, нырнув под сводчатый проход с замковым камнем в виде нахмуренного лица. Он оказался в небольшом мощеном дворике, покрытие которого блестело от влаги. Высокий palazzetto с нешироким фасадом, нависающим выступом и свежевыкрашенным старинным деревянным портиком смотрел на тщательно ухоженный огород с фонтаном возле самшитового дерева, ветви которого роняли дождевые капли. Над портиком находился балкончик с витой чугунной решеткой, эркеры и легкий карниз, также окрашенный. Юная девушка, загораживая себя шелковым зонтиком, похожим на зонтик Тристано, спускала на веревке с балкона корзину, наполненную виноградом и гранатами. Высоко над ней вздымалась конусообразная дымовая труба; пятно дыма казалось в дождевой пелене намокшим тяжелым клочком шерсти.

Тристано дождался, пока девушка поднимет груз. Цвет ее лица был таким нежным и девственным, что она походила скорее на певицу или музыкантшу в одном из самых известных городских ospedali[97] — Пьета, Мендиканти или Инкурабиль, нежели на обитательницу не менее пресловутого городского борделя. Тристано знал, впрочем, что между двумя учреждениями существовала самая тесная связь: многие юные выпускницы приютов обретали приют под иным кровом, чем и объяснялась присущая некогда венецианским куртизанкам редкая утонченность. Большинство этих созданий начинало жизнь (как, например, Маддалена) подкидышами на ступенях лечебницы или церкви, но столь низкое происхождение ни о чем не говорило, поскольку такие найденыши нередко являлись отпрысками в высшей степени благородных семейств, кои — вполне оправданно — соблюдали строжайшую экономию по части наследников. В результате подобной практики только один сын, обыкновенно самый младший, вступал в брак, тогда как его братья лишались возможности расплодиться — и тем самым раздробить древний род и столетиями накопленное фамильное состояние. Разве мало великих семейств погубило себя посредством беспутных порождений чресл собственных сынов? Однако для этих сыновей оставаться холостыми вовсе не означало сохранять целомудрие: они скрашивали скорбное домашнее одиночество услугами любовниц, которые пользовались большим спросом и время от времени, следуя природному ходу вещей, одаривали их младенцами. Законнорожденность этих нежелательных подношений, ввиду тех правил, по которым они и явились в мир, никогда не признавалась, и потому они препровождались в ospedali. По достижении требуемого возраста девушки становились или музыкантшами, или же любовницами нового поколения вынужденных холостяков, а порой совмещали в себе и то и другое. Едва девушка подняла корзину наверх и скрылась из виду, Тристано постучал в дверь этого внушающего доверие дома: на его зов явилась служанка, которая проворно пригласила свою хозяйку. Миловидная девица была одета с большой пышностью: на ней красовалось расшитое золотом платье с низким decolletage и широко раздутые юбки, отделанные кружевом. На искусно подрумяненной щеке, возле больших подведенных глаз чернела мушка.

— Signora, — нерешительно проговорил Тристано, с поклоном снимая шляпу.

Девица скороговоркой бросила какую-то фразу служанке, которая тотчас исчезла. Ох, уж эти венецианцы! Тристано едва улавливал смысл ими сказанного: сплошь шепелявят, глотают гласные, комкают слоги, пропускают слова — ничего не разобрать. Он почувствовал, что краснеет.

— Signora, — повторил он, внезапно ощутив в себе силу родного, необработанного крестьянского наречия. Тристано владел голосом, возможно, лучшим из тех, что когда-либо слышались в храмах и театрах Венеции, однако у Флориана и в других кафе завсегдатаи высмеивали его якобы вульгарную речь и неправильное произношение. Пел он как ангел, а говорил, казалось его собеседникам, будто козопас.

Однако девица, не выказав и тени насмешки, приветливо улыбнулась и потупила глаза.

— Не бойтесь, — произнесла она чуточку медленней, и звучание ее слов походило на текучий плеск фонтана у дверей. — Я знаю, зачем вы пришли, signore.