Домик в деревне

Соседи, с того боку, что к реке был, как Маринку-то схоронили, собрали вещички, скотину да детей, да к родственникам подались, дом свой бросивши — спугались проклятья-то, Левонихой наложенного. Последние соседи со стороны реки в затылке почесали, подумали хорошенько, детей в охапки похватали да тож оттуда уехали.

По деревне стали слухи ходить, что во дворе у Игнатовых Аринка хозяйкой расхаживает, везде заглядывает. Смотрит да хмурится, как только она одна могла. А в глазах огонь пылает. Вот как-то раз соседка-то, по нужде ночью выйдя, подышать решила. Пошла грядки глянуть.

За дом-то зашла к огороду, глядь — а на загородке, что промеж их с Игнатовыми, Аринка сидит да ножками болтает. Стукнет ножкой по столбу три раза, да огонек-то и запульнет в огород к Игнатовым. Опять три раза стукнет — опять запульнет… Страшно той соседке сделалось, стала она назад пятиться, да на палку-то и наступила. А палка возьми да хрустни.

Услыхала Аринка, на хруст обернулась. Увидала соседку, улыбнулась так нехорошо, головку на бок склонила и манит ее пальчиком — мол, поди сюда. У той сердце-то и зашлось. Там и завалилась совсем. С утра-то очухалась, глядь — а под загородкой, где Аринка-то сидела, всё ровно выгорело. Спужалась она, домой кинулась, мужа да сыновей растолкала да рассказала им все.

Ну те давай в затылке чесать — че делать-то теперя? Как от колдовки избавляться? Ну, сын, подумав, и спросил:

— Мать, а с загородки-то она спускалась что-ль?

— Не, сына, не спускалася. Так и сидела на жердочке, ножками болтала, обернулась тока, — помотала головой по подушке мать.

— Ну ежели не спускалася, а лишь манила — знать, не может она с оттудова-то уйти, — подумав, выдал сын. — Надоть загородку, а лучше плетень повыше со стороны Игнатовых еще один поставить, чтоб пустырь промеж нас стал, тады и достать нас Аринка не сможет.

Подумали, так и так взвесили все, со всех сторон рассмотрели, да так и решили сделать. Бог с ней, с землей, под пустырь отданной, лишь бы от Аринки подальше быть. Поставили высокий плетень чуть не вплотную к дому, хороший такой кусь земли под пустырь оставив. Но зато хоть спокойно спать стали.

Ну, вроде притихло все. Деревенские на земли Игнатовых ступать не смели — боялися. Аринку часто видали во дворе. Как покажется кому — беде быть. Вот потихоньку-потихоньку, а двор Игнатовых и вовсе стороной обходить стали, чтоб Аринке, значит, на глаза-то и вовсе не показываться.

А время-то идет. Зимы три прошло. Илья обженился. Чудом жену себе нашел. С другой деревни привел. Попервой-то сам хотел в примаки пойти, да подумал хорошо, поглядел — Петька-то один девок не подымет, а родители вовсе плохи стали.

Отец уж и со двора не выходил — сил не было. Боли у него сильные были, как скрутит его — на крик кричит, боль унять вовсе невозможно делается. И чем дальше — тем чаще Захар от боли волком выл да полу катался. И помочь-то ему ничем нельзя было. Полгода криком кричал от болей, сам измучился и семью всю измучил вусмерть. Дошло до того, что стал сынов просить, чтоб убили его вовсе — сил терпеть больше не было. Петька с Илюхой отказалися наотрез — а ну как оздоровеет?

А как Илюха-то женился, жену в свой дом-то весть побоялся — видал, чем то заканчивается, нагляделся уже. Потому и занял он соседский дом — и с сестрами рядышком, и Аринка вроде не достанет.

Аринка достала.

Забыл Илюха, что проклятие-то не тока на землю, но и на всех Игнатовых было. Позабыл, за то и поплатился…

Жена Илюхина тока родила мальчонку, как помер Захар. До смерти мучался страшно, потому она избавлением стала для всех. А вслед за ним и Агафья убралась, и месяца не прошло. А спустя еще месяц, аккурат на сорок дней Агафьи, и упыреныш убег.

Настасья в том виновата была. Петька-то с барином уехал, так они с сестрами втроем в доме оставались. А Глеба кормить ведь надоть. Голодный он. То его братья кормили, а то Петьки нет — и все, кормить-то его некому. А Глеб в дверь стукается, есть просит. Побегла Настена к Илюхе — а того тож нету, в поле ушел.

А Глеб стучит…

Настя уж бродила, бродила… И уши затыкала, и внимания не обращать пыталась. А он стучит, да плачет, есть просит…

Настасья во двор ушла, но и там ей стук слышится. Стала грядки полоть — не полется, в ушах плач брата стоит. Вернулась Настасья в дом. А Глеб стучит и плачет…

Не выдержала Настя, наложила ему в миску еды, лавку к двери подвинула, чтоб широко дверь открыть-то нельзя было, да засов и отворила. Упыреныш с разбегу по двери долбанул — куда лавка, куда Настена отлетела вместе с тарелкой, а Глеб выскочил да бежать.

Вернулись братья, сестры им и рассказали все. Схватились те за голову — не простит ведь упыреныш, все им попомнит. Бросились его искать, да разве найдешь?

А через три дня проснулись сестры от зарева — соседский дом пламенем занялся, который Илюха-то забрал. Бросились они с Петькой туда — а в дом уж и не войти. Соседи со всей деревни посбегалися, давай огонь водой заливать. Тока поздно то было. Залить-то залили, да сгорел дом, и Илюха с женой и дитем сгорели.