Домик в Армагеддоне

– Спасибо. Жаль, что мы с вами никогда не разговаривали, – ответил Степан Ильич и подумал: ведь ему надо было благословения сейчас попросить, когда священник сказал “помоги вам Бог”. И точно невежда…

– Да, не доводилось, – промолвил отец Никифор. – Успеется еще, надеюсь.

– Конечно. – Степан Ильич снова пригладил волосы. – Скажите, батюшка… так долго все тянется… что дальше-то? Что вы решили?

Неожиданно для Степана Ильича отец Никифор ответил взволнованным, полным доверительных ноток голосом – даже наклонился слегка поближе:

– С трудом пробился к митрополиту. Объяснить все надо было. Объяснить, прежде чем… По телефону не то, все не то… Разве в трубку расскажешь? Чтобы правду не очернили. Чтобы людям неприятностей не было. Помощи просил. Обещали приехать Его Святейшество. Выпрямившись и посмотрев на Степана Ильича с тревогой, отец Никифор покачал отрицательно головой, будто отвечая на какой-то его вопрос. – Не было благословения на крестный ход, не было. Не было. Объяснить нужно. Пришлось бы все равно, да так – совсем иной оборот…

Священник притих. Расправил складки на коленях. Степану Ильичу показалось: он уже произносит про себя те слова, которые предстоит сказать митрополиту.

Взглянув на Степана Ильича невидящим задумчивым взглядом, отец Никифор сказал:

– Вы пока не говорите им ничего, Степан Ильич. Я выйду сейчас, сам с ними поговорю.

– Что вы, я не стал бы… Я просто за Фиму волнуюсь.

Священник отпил чаю. Степан Ильич подумал – ему пора уходить. Встал, руку к дверной ручке потянул, но вдруг остановился:

– Батюшка, есть у вас секунда для меня? Вроде бы ничего пока не происходит…

Можно мне… я недолго.

– Слушаю вас, – сказал отец Никифор. – Да вы присядьте.

Вернувшись в кресло, Степан Ильич пристроился на самом краешке – как будто для того, чтобы показать священнику: недолго, на секундочку. Внимательно, точно боялся оторвать взгляд от чего-то крайне важного, уставился в свои переплетенные на коленях пальцы.

– Позвольте… Конечно, грош цена моим суждениям… Мне бы молчать в тряпочку. Но, знаете… давно хочу вам кое-что рассказать… Ну вот втемяшилось. Столько раз в уме проговаривал… Я, перед тем как сюда, к Фиме, прийти, в Новочеркасский храм ездил, – от смущения он высоко задрал брови. – Молиться. И… там каменная мостовая… Знаю, знаю, вам, конечно, лучше моего известно… стало быть… каменная мостовая, она вся в таких небольших островках асфальта. Видно, когда-то умники, какой-нибудь секретарь тогдашний райкома-обкома, решил заасфальтировать мостовую. Ну, может, чтобы приглушить как-то… закатать, словом, решили… Толстый был слой асфальта, прямо видно. И вот, весь сошел. Как снег. Одни пятна небольшие остались. Да вы видели! А еще – не знаю, видели ли – за храмом памятник, то есть не сам памятник – его-то вы, конечно видели… Серьезный такой памятник, замечательный памятник.

Расколу казачества посвящен. То есть – воссоединению. Суть не в этом. Я, когда у памятника постоял, пошел вокруг. Так там сзади табличка металлическая, бронза, наверное. А на табличке имена разных больших людей, и не очень больших: губернатора, мэра, казачьих разных чинов. И вот – я уже добрался, добрался – там в списке тех, кто содействовал установке памятника, – списочек такой в несколько строк с упоминанием должностей, регалий – было чье-то имя среди казачьих чинов, разных там хорунжих, есаулов. Было вначале, когда табличку делали, вешали – а потом это имя спилили. Аккуратно так спилили, болгаркой. Ленточку поверх имени вырезали. Кто-то, стало быть, выпал из обоймы, его – фить и спилили. Непригоден стал – и спилили. Понимаете? Я что хотел… Табличка та вроде как на века туда определена была. Понимаете? А вот изменилось что-то у них промеж себя, перетасовалось как-то, и – р-раз, болгаркой срезали. И кто-то уже в вечность-то не проскочит. Понимаете? Я – да, да – я путано изъясняюсь. Я что хотел… сказать.

Вот мостовая перед храмом – она сквозь асфальт проступила. А тут – просто так, болгаркой – и все. Понимаете? То есть…

Подняв глаза, Степан Ильич встретил колкий взгляд священника.

Отец Никифор поднялся, показывая, что пора теперь, достаточно.

– Я, владыко… Извините, – Степан Ильич тоже встал, руками развел. – Я просто за Фиму переживаю.

Выйдя от отца Никифора, Степан Ильич отправился по дому, искать своих детей.

Ефима сейчас лучше не трогать. Он как открытая рана. Глянуть, как он там, и уйти.

Как закончится этот день? Не было бы какого-нибудь штурма нехорошего, грубости, дубинок, заломленных рук.

Надя приклеилась к Юле. Тянет Надюшу к беременной. Надя будет хорошей матерью.

Он хорошим отцом не был. Даже Наде. Она тоже не много видела заботы отцовской. И на что, главное дело, отвлекался? Работа… Городская больница, конвейерная медицина… Родственники больных, стыдливо сующие купюры в кармашек халата или мрачно выкладывающие на стол. Ну да теперь-то…

В проходной комнате, где недавно толпились все собравшиеся в доме, осталось человек пять. Сидели молча, как одинокие транзитники на вокзале. Поезд задерживается, мысли катятся.