Домик в Армагеддоне

Склонив набок голову, охранник скривился в недоброй усмешке, окатил его презрительным взглядом. Ефим тоже усмехнулся, тем же взглядом ответил. Хотел сказать ему: “Извини, не видать тебе медали”. Охранник отступил на шаг и, размахнувшись, саданул Фиму кулаком в живот.

Екнув, Фима согнулся пополам и сполз вниз по стене. С ужасом почувствовал, как по щекам побежали слезы. “Этого не хватало!” Охранник отвернулся, спокойно достал сигареты, зажигалку. Прикурил, вразвалку пошел к подъезду, в котором только что выловил Фиму, – решил, наверное, обыскать там еще раз, подробней.

Тошнило. В животе лежал увесистый раскаленный булыжник. Почему-то громко гудело в ушах, и слюны во рту было столько, что не успевал глотать. Принялся сплевывать себе под ноги.

Сидя на корточках и дожидаясь, когда отпустит, когда исчезнет каменюка из живота, Фима старательно вытирал слезы, которые никак не хотели униматься. Вроде бы в душе ничего особенного: подумаешь, в пузо получил – а слезы бегут и бегут. “Так тебе. Нашпионился?” Кот, мягко покачивая хвостом, прошествовал через арку на улицу. “Интересно было? Так не насмотрелся, решил исподтишка. Чего нового увидел?” Следом за котом, по-прежнему вразвалку, прошел охранник. На Фиму не взглянул.

Посидев еще немного, Фима поднялся и вышел на улицу. Слезы – досадный триумф физиологии – унялись. Живот при ходьбе побаливал, и тошнота не прошла, но не сидеть же там до утра.

По улице катился все тот же ветреный вечер, вертел свой унылый калейдоскоп из летучего мусора и неприветливых лиц. Как ни уныл этот вечер, как ни прошит сквозной безнадегой, но сейчас предстоящая прогулка домой – возможность послушно превратиться в кусочек его калейдоскопа – показалась Фиме приятной, полной сладкого утешения; и даже ноющая боль в животе неожиданно откликнулась чувством странного, смешанного с отчаянием, удовольствия. “Все ясно наперед. Безнадежно – зато ясно”.

В фонарях, как в перевернутых алюминиевых гнездах, лежали сизоватые яйца ламп, светились еле заметно. На плечах бронзового Пушкина, как огоньки на крыльях самолета, мигали алые кляксы – отблески с неоновой вывески суши-бара, раскинувшегося у него за спиной.

– Ефим! Вот ты где!

Отец – взбудораженный, перепуганный – шаркает по тротуару. В руках пакеты из супермаркета. Цепляет их ногами, отчего идет, спотыкаясь чуть не на каждом шагу.

– Подожди, сынок!

Фима развернулся, вошел обратно в арку и, быстро пройдя через двор, юркнул в проходняк. “Придется теперь весь квартал обходить. Раньше, чем к пол-одиннадцатого, не дойду. Баба Настя волноваться будет. Пусть он только сунется домой! Достал совсем!”.

Обошлось, домой папаша не явился.

А баба Настя в тот вечер действительно успела поволноваться. В квартире пахло корвалолом. Пришлось наплести ей про встречу с одноклассниками. Мол, те разговорились, кто куда поступает, – вот он и заслушался: говорят, на бюджетное с нормальными знаниями вполне можно поступить, не везде за взятки. Мол, задумался, не попробовать ли куда-нибудь, вдруг получится – не заметил, как время пробежало… Баба Настя, пропустив мимо ушей его байки про институты, молча вынула из шкатулки две тысячные бумажки и велела ему купить мобильник.

Так ни разу и не успела позвонить ему на этот мобильник…

Из ближнего подъезда вышла под ручку пожилая пара – слепой Андрей Петрович с женой. Неторопливо двинулись по двору. Тоже, как Фима когда-то, прогуливаются перед сном.

Поднявшись с лавки, Фима отправился домой.

Квартира, из которой месяц тому назад в торжественном возбуждении уезжал на сборы, встретила его тишиной и знакомым с детства затхлым запахом старых шкафов.

Отличная отправная точка, лучше и быть не может.

Оглядел комнату – книжные полки, ковер на стене, кресло – ни за один предмет не цепляясь взглядом, пробегая торопливо. Не нужно ничего, все внутри. Стены, мебель, даже книги его зачитанные – это лишь декорация. Это может быть любым.

Этого может вообще не быть. Вспомнил, что где-то в тумбочке должно лежать завещание бабы Насти. С ним надо было что-то сделать – папаша однажды промямлил насчет нотариуса.

Поморщился дурацким этим, посторонним мыслям.

Завтра обзвонит ребят. Завтра станет ясно, сколько их осталось, настоящих стяжников.

Помолился и лег спать.

Глава 6

Женя Супрунов взобрался на тополь невдалеке от въезда, навел бинокль на КПП.

Клетушка, залитая светом всех четырех ламп, просматривалась насквозь, как аквариум. Женя спустился через минуту, сказал:

– Я сначала не понял, потом присмотрелся. Там тот дедок, который технику караулил возле часовни. Щеку греет, аж пар валит.

– Какой еще дедок? – удивился Слава Лаполайнен, Лапа.

Лапа был единственный, кому, не удержавшись от запрета, стяжники присвоили-таки прозвище. В силу очевидной затянутости его фамилии, а еще потому, что Станиславов в Стяге было целых пять.

Фима объяснил Лапе, что за дед.

– Может, тихо пройдем? – предложил Витя Кочетков.

– Нет, – сказал Фима. – Прятаться не будем. За своим пришли. Узнаем заодно, вдруг кто в расположениях остался, кроме Антона.