Домик на краю земли

Генри Бестон Домик на краю земли

В союзе разума и сердца

Приди с дождем, о, ветер голосистый!

С птичьим гамом, с птичьим свистом!

Грёзы в дерево вдохни,

Снежный холм перетряхни,

Вскрой под белым бурый пласт,

Стань на все дела горазд:

Талым льдом кропи, зюйд-вест,

Рам затворнический крест,

Вихрем взвившись за углом,

В дом ворвись, чини разгром —

Сдвинь картины вкривь и вкось.

Рви страницы, на пол сбрось,

Выдуй вон обрывки лжи,

Встать поэту прикажи —

Мир за дверью обнажи!

Роберт Фрост[1]

Причудлива береговая линия атлантического побережья Соединенных Штатов Америки, но, пожалуй, самое притягательное для глаза место — выступ суши на юге штата Массачусетс. На мелкомасштабной карте этот клочок американской земли почти неприметен, на крупномасштабной — напоминает до предела изогнутую в кисти руку скрипача. Это полуостров Кейп-Код, осколок некогда обширной древней земли, исчезнувшей в водах Северной Атлантики после геологических катаклизмов. В 20-х годах нашего столетия полуостров был пустынен и малолюден: на внешней сорокакилометровой мористой части располагались жиденькая цепочка станций береговой охраны да два небольших поселка — Истем и Нозет. Однажды там появился высокий человек, шагающий широко и твердо. Незнакомец наведывался на пляж все чаще и задерживался там все дольше. Вскоре спасатели и местные жители узнали, что приезжего зовут Генри Бестон, что он участвовал в сражении под Верденом, плавал на подводных лодках, а теперь пишет книги и ему под сорок. Гость держался уединенно: подолгу бродил беспредельными пляжами, удалялся в дюны, в луговые топи и заросли вереска либо неподвижно стоял у кромки прибоя и неотрывно смотрел в океан.

Этот уголок земли, по-видимому, приглянулся Бестону. Здесь солнце и луна вставали будто из волн, а во время штормов океан перехлестывал через пески и пенными ревущими валами вкатывался в живописную лагуну Истема. Здесь белизне туманов могли позавидовать снега Гренландии, ясности зорь и закатов — прозрачность космоса. Тут ничто не мешало свободному проявлению стихий и их восприятию — чувства обретали первозданную остроту и свежесть, ухо не уставало слушать, а око — видеть. Ничем не стесненная природа Кейп-Кода завлекала Генри Бестона в свои ловушки, засасывая, словно зыбучие пески, неумолимо и крепко.

Бестон строит небольшой домик, ставит его на самом отдаленном и небезопасном месте — на вершине одинокой дюны, где волны, осатаневшие от свирепых норд-остов, так ударяют в берег, что содрогается земля. Хозяин прорубает в маленьком строении десять окон на все четыре стороны света. Он как бы собирает стихии океана и неба под свою крышу. Совсем по-шекспировски! Поступок в нарушение здравого смысла. Казалось бы, человек ищет прибежища для отдыха, а сам обрекает себя опасности быть смытым вместе со своим жилищем в бурное море. Ищет покоя — и обращает к стихиям десять окон своего дома.

Прихоть романтика, возжаждавшего ничем не ограниченного общения с природой? При всей, казалось бы, очевидности душевного склада Бестона подлинные мотивы такого поведения таились глубже и были куда серьезнее. Впрочем, вначале он и сам не подозревал истины и довольствовался отдыхом наедине с океаном. Отдых и только отдых на лоне девственной природы занимал Бестона, и ни о чем ином он сначала не помышлял. Потом Бестон напишет, что ему захотелось пожить вне мира, который утратил связь с самыми простыми, но необходимыми человеку явлениями, такими, как жар костра перед протянутыми ладонями, упругость первозданной земли под ногами. На Кейп-Коде всего этого хватало с избытком, ничто не стояло между человеком и природой, и ее величественная мистерия в любое время совершалась воочию в небесах и на подмостках океанских пляжей. Одиночество не пугало Бестона. Почувствовав в себе наклонности натуралиста, он остался на Кейп-Коде (в сентябре 1926 г.) на полный годовой цикл. Тогда он решил описать год жизни на Большом пляже Кейп-Кода и начал вести дневник. Однако то «истинное», что привело его сюда, еще ждало своего часа. Только глубоко вникнув в накопленный материал, Бестон начнет прозревать — постигать то, что сделало его очарованным пленником этого пустынного уголка. Лишь тогда он поймет, что чувствами и мыслями он поэт и на троне его души рядом с наукой восседает поэзия. Только тогда он прямо напишет, что в постижении природы поэзия необходима наравне с наукой.