Домби и сын

— У меня есть мать. Думаю, что есть, а, можетъ, и нѣтъ. Она мнѣ столько же мать, сколько ея берлога жилой домъ, — заключила бродяга съ дикимъ смѣхомъ.

— Возьмите вотъ это, — сказала Герріэтъ, подавая серебряную монету. — Это бездѣлица, но ее достанетъ вамъ на одинъ день.

— Вы замужемъ? — спросила бродяга, принимая монету.

— Нѣтъ. Я живу съ братомъ. У насъ нѣтъ лишнихъ денегъ, иначе бы я предложила вамъ больше.

— Вы позволите мнѣ поцѣловать васъ?

Вмѣсто отвѣта Герріэтъ Каркеръ подставила щеку. Еще разъ путница схватила ея руку и прикрыла ею заплаканные глаза.

Черезъ минуту она исчезла.

Исчезла въ мрачную ночь, въ проливной дождь, при завываніи сильнаго вѣтра. Въ городѣ мерцали огни, и туда, черезъ безплодный пустырь, направила свои стопы странная женщина, готовая погрязнуть въ этомъ бездонномъ омутѣ страстей и разврата.

Глава XXXIV Еще мать и дочь

Въ грязной и мрачной лачугѣ сидитъ грязная и мрачная старуха. Она прислушивается къ завывапію вѣтра, къ дождевымъ каплямъ и, корчась въ три погибели, разгребаетъ жалкій огонь въ жалкомъ каминѣ. Какъ скоро дождевая капля, пробиваясь черезъ дырявую кровлю, падаетъ и шипитъ на потухающемъ углѣ, старуха вздрагиваетъ, вздергиваетъ голову и потомъ опять опускаетъ ее ниже и ниже вплоть до пожелтѣвшаго костляваго остова груди.

Нѣтъ въ избушкѣ ни одной свѣчи, и только догорѣвшее полѣно изъ камина проливаетъ тусклый свѣтъ на окружающіе предметы. Кучи лохмотьевъ, кучи костей, жалкая постель, два, три изуродованныхъ табурета, двѣ-три хромыя скамейки, черныя стѣны, черный потолокъ, — вотъ все, на что выглядывалъ догоравшій огонь, похожій на глазъ дикаго полууснувшаго звѣря. Съежившись передъ огнемъ грязнаго, разваливающагося камина, старуха сидѣла молча, протянувъ грязныя ноги на грязный половикъ и пялила тусклыя буркулы, какъ вѣдьма, готовая черезъ минуту, черезъ двѣ, выскочить въ трубу на шабашъ чертей, изъ которыхъ одинъ уже выставлялся въ половину на стѣнѣ, въ половину на потолкѣ, выдѣлывая страшныя гримасы и дожидаясь, по-видимому, чтобы открыть сатанинскую вечеринку адскимъ вальсомъ вельзевулова изобрѣтенія.

Но это былъ не чортъ. Въ его подобіи обрисовывалась только гигантская тѣнь гадкой вѣдьмы, чавкающей съ неутомимою дѣятельностью. Если бы Флоренса какимъ-нибудь случаемъ очутилась въ этой берлогѣ и взглянула на оригиналъ чудовищной тѣни, она мигомъ и безъ всякаго затрудненія угадала бы въ немъ фигуру доброй бабушки Браунъ, несмотря на то, что ея дѣтское воспоминаніе объ ужасной старухѣ было, можетъ быть, столь же преувеличеннымъ представленіемъ истины, какъ и отраженіе тѣни на стѣнѣ и потолкѣ. Но Флоренса не приходила, не заглядывала, и м-съ Браунъ, не угаданная никѣмъ, спокойно засѣдала подлѣ дымившейся головешки.

Дождевыя капли полились сильнѣе, но уже не въ печь. Старуха быстро подняла голову и начала прислушиваться. Чья-то рука ухватилась за дверь, и въ комнатѣ послышались шаги.

— Кто тамъ? — спросила старуха, озираясь черезъ плечо.

— Добрый человѣкъ съ добрыми вѣстями.

— Съ добрыми вѣстями? Откуда?

— Изъ чужихъ краевъ.

— Изъ-за моря? — крикнула старуха, вставая съ мѣста.

— Да, изъ-за моря.

Старуха поспѣшно подгребла уголья и подошла къ вошедшей фигурѣ, которая между тѣмъ затворила дверь и остановилась среди комнаты. Быстро опустивъ руку на ея промокшій капотъ и поворотивъ ее къ огню, чтобы разглядѣть, старуха испустила жалобный вой, обличавшій ея обманутую надежду.

— Что съ тобою? — спросила фигура.

— У! У! — вопила вѣдьма, закинувъ голову назадъ.

— Да что съ тобою?

— Охъ! охъ! нѣтъ моей дѣвки, — завизжала м-съ Браунъ, вздергивая плечами и закинувъ руки на затылокъ, — гдѣ моя Алиса? гдѣ моя красная дочка? Они задушили ее!

— Не задушили, если твое имя — Марвудъ.

— Видала ли ты мою дѣвку, а? Видала ли ты мою красотку, ась? Нѣтъ ли отъ нея грамотки?

— Она сказала, что ты не умѣешь читать.

— И то правда, не умѣю. Да, не умѣю, дьяволъ меня побери, — визжала старуха, ломая себѣ руки.

— Что ты не зажжешь свѣчи? — спросила фигура, осматриваясь вокругъ комнаты.

Старуха зачавкала, замямлила, замотала головой, вынула изъ шкапа сальный огарокъ, всунула дрожащею рукою въ печь, затеплила кое-какъ и поставила на столъ. Грязная свѣтильня горѣла сперва тускло, такъ какъ сало заливало фитиль, и прежде, чѣмъ слѣпоглазая бабушка могла различить что-нибудь съ нѣкоторою ясностью, фигура сѣла на скамейку, сложила руки на груди, опустила глаза въ землю и, сорвавъ съ головы грязную косынку, положила ее на столъ подлѣ себя. Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе съ обѣихъ сторонъ.

— Стало быть, моя красотка велѣла тебѣ сказать что-нибудь на словахъ? Что же ты не говоришь? Ну, что она сказала?

— Взгляни, — отвѣчала фигура.

Повторивъ это слово съ испуганнымъ видомъ, старуха посмотрѣла на собесѣдницу, на стѣны, на потолокъ и опять на собесѣдницу.

Алиса сказала: взгляни еще, матушка!

Старуха опять оглянулась вокругъ комнаты съ величайшимъ вниманіемъ и вдругъ, выпучивъ глаза на загадочную незнакомку, испустила пронзительный крикъ и бросилась къ ней на шею.