Домашний фронт

Майкл опустил взгляд на свои руки и увидел, что они дрожат. С ним происходили странные, немыслимые вещи — он отчетливо слышал удары своего сердца, звук выходящего из воздуха легких, скрип балки где-то в глубине дома.

— Позже к вам приедут. Чтобы помочь, — сказал Ломанд.

Майкл не мог представить, чем ему помогут чужие люди, но не стал возражать. Внезапно слова стали внушать ему страх: о многом он не хотел ни слышать, ни думать. Ему хотелось одного: чтобы этот человек поскорее ушел.

— Мне нужно ее увидеть. — Это Майкл знал точно.

— Конечно.

Ломанд постоял еще немного, вид у него был страдальческий.

— Она боец, — тихо произнес он.

— Да. — Майкл больше не мог слушать. — Спасибо… — Он хотел обратиться к мужчине по имени, но не мог его вспомнить.

Майкл встал, прошел к двери, открыл. Он слышал, что капитан идет за ним, слышал его тяжелые шаги. Оба молчали.

У двери Ломанд повернулся к нему:

— Мы все молимся за нее.

Майкл кивнул. Сил говорить у него не было. Даже поблагодарить. Он стоял в дверях, глядя, как капитан идет по дорожке — спина прямая, фуражка прочно сидит на голове, руки по бокам.

Он утратил ощущение времени. Вот он провожает взглядом идущего к машине военного, а вот уже стоит в дверях и смотрит на пустой двор, медленно погружающийся в темноту.

За долгую карьеру адвоката Майкл много раз слышал, как жертвы и обвиняемые говорили: «Я не помню, что делал… просто мозг отключился, и все».

Теперь он понимал, как это бывает, когда разум словно захлопывается, мозг перестает работать.

Майкл медленно закрыл дверь и вернулся в теплую кухню. Он слышал только удары своего сердца, звук собственного дыхания и эти ужасные слова, повторявшиеся вновь и вновь: «…Ее сбили».

Возможно, в эту минуту Джолин умирает… совсем одна…

Он закрыл глаза, на мгновение представив, что потерял ее… Похороны, слова, чувства. Боль, даже такая сильная, не могла его остановить. Он жаждал этой боли, заслужил ее. И как он переживет худшее, если не будет готов?

Беда в том, что он не мог понять, не мог определить, что для него самое худшее. Сообщить детям, растить их без нее, не справиться, ошибиться? Смотреть в глаза друзьям?… Вдовец, который проводил жену на фронт несправедливыми упреками и нарушенными обещаниями? Или приходить в пустой дом, учиться спать одному? Скучать по ней?

Это будет хуже всего. Почему он не вспомнил об этом, когда безрассудно заявил, что больше ее не любит? Тогда он думал о худшем в их отношениях. Джолин казалась ему такой большой и одновременно такой маленькой; она была центром всей его жизни, и это его раздражало. Он ненавидел ее силу, ее независимость. Хотел, чтобы она нуждалась в нем, хотя понимал, что на него нельзя надеяться. Винил ее в том, что несчастен, хотя на самом деле сам упускал самое важное.

А теперь ему, возможно, придется жить без нее. Эта мысль ошеломила его. Он мог представить последствия — разговоры, обязанности, поведение на людях, — но только не саму суть. Он не мог поверить, что жизнь пойдет дальше уже без нее.

Нетвердой походкой Майкл подошел к кухонному столу и взял беспроводной телефон. Номер ему удалось набрать только с третьей попытки — пальцы дрожали так сильно, что он нажимал не те кнопки. Услышав голос матери, радостный, слегка задыхающийся, Майкл почувствовал такую боль, что у него перехватило горло, и он с трудом мог говорить.

— Привет, Майкл. Как я рада тебя слышать! Я тут распаковывала коробки в магазине. Мы по-прежнему собираемся…

— Джолин, — произнес он. Глаза защипало.

— Майкл? — медленно сказала мать. — Что?

Он наклонился вперед, прижался лбом к стене кухни, ярко-желтой, как солнце. Разве кухня не должна быть солнечной, Майкл? Ведь это сердце дома. Перед глазами все поплыло.

— Джо сбили. Она жива… ее везут в госпиталь в Германии.

Он услышал, как охнула мать.

— Боже милосердный. Что…

— Это все, что я знаю, мама.

— О, кардиа моу, мне так жаль…

Эти тихие, ласковые слова матери словно прорвали плотину. Майкл судорожно вдохнул и заплакал так, как никогда раньше не плакал, даже после смерти отца. Он думал о Джолин, вспоминал, как она улыбается, смеется, обнимает дочерей своими сильными руками, кружит их, крепко прижимает к себе.

Он плакал, пока не почувствовал пустоту внутри, потом выпрямился, вытер глаза. Мать продолжала что-то говорить нежным голосом, но слушать не было сил. Никакие слова теперь не могли облегчить его боль.

— Дай мне немного времени, мама. Пару часов, я должен еще сказать девочкам.

Он повесил трубку, прервав мать на полуслове.

Майкл наклонился над кухонной раковиной, думая, что его вырвет. Так уже бывало, когда приходили плохие новости, — например, когда ему сообщили, что у отца метастазы. С трудом переведя дыхание, он попытался унять бешеный ритм сердца. Она может умереть. Серебристый сток раковины расплывался у него перед глазами — слезы снова застилали глаза, стекали по щекам, капали на белую эмаль.

Сколько он так стоял, склонившись над раковиной и плача?