Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях

Боярыня строго исполняла правило церковное и келейное, не оставляла его и тогда, когда бывала в Верху, у царицы или сестер государя, ибо и там все правила, т. е. известные церковные службы, молитвы и моления, тоже исполнялись строго. Утром после правила и книжного чтения, обыкновенно святого жития на тот день или поучительного слова, боярыня занималась домашними дедами, рассуждая домочадцев и деревенские крестьянские нужды, заботясь об исправлении крестьянском, иных жезлом наказуя, а иных любовию и милостью привлекая на дело Господне. Это продолжалось до 9-го часу дня и больше, т. е. до полудня и больше, по нашему счету. Остальное время посвящалось добрым, богоугодным дедам, в числе которых, первое и самое важное место принадлежало делам милосердия. В тот век добродетельному и благочестивому сердцу были, как воздух, необходимы нищие, странные, убогие, калеки, юродивые, старцы и старицы. Добродетельное и благочестивое сердце не имело в то время другого, более чтимого, выхода на путь добрых дел. Вот почему, в то время каждый зажиточный, а тем более богатый дом собирал у себя эту братию не только в известные, определенные церковными обычаями, дни, но и давал ей в своем доме местожительство.

Составитель Домостроя поучает: церковников и нищих, и маломожных и бедных и скорбных и странных пришельцев, призывай в дом свой и по силе накорми и напой и согрей; и милостыню давай, и в дому и в торгу и на пути; тою бо очищаются греси, те бо ходатаи Богу о гресех наших. Чадо! люби мнишеский чин, и странные пришельцы всегда бы в дому твоем питалися, и в монастыри с милостынею и с кормлею приходи; и в темницах и убогих и больных посещай и милостыню по силе давай.

Федосья Прокопьевна в дому своем держала пятерицу инокинь изгнанных, и радовалась — зря в нощи на правиле себя с ними стоящую и на трапезе их с собою ядущих…» А иных в дому своем гнойных держала — Феодота Стефановича и прочих: им своими руками служила, язвы гнойные измывала и в уста их пищу подавала… Дом ее был отворен юродивым и нищим и сиротам, которые «невозбранно в ее ложницах обитали и с нею ели с одного блюда» [43].

В числе юродивых, которые невозбранно приходили в дом к Морозовой, были два ревнителя древнего благочестия Феодор и Киприан. Федор ходил в одной рубашке, мерз на морозе босой, в день юродствовал, а ночь всю стоял на молитве со слезами. Аввакум рассказывает о нем: «много добрых людей знаю, а не видал такого подвижника; зело у него во Христа вера горяча была… не на баснях проходил подвиг… Пожил у меня с полгода на Москве, а мне еще не моглося; в задней комнате двое нас с ним. И много час-другой полежит, да и встанет, тысячу поклонов отбросает, да сядет на полу, а иное — стоя, часа с три плачет. А я таки лежу, иное сплю, а иное не можется. Когда уж наплачется гораздо, тогда ко мне приступит: «долго ли тебе, протопоп, лежать того? образумься, ведь ты поп: как сорома нет?… И мне не можется, так меня подымает, говоря! «встань, миленькой батюшко! Ну таки вытащит как-нибудь меня… сидя, мне молитвы велит говорить, а он за меня поклоны кладет: то-то друг мой сердечной был!» За староверство он отдан был под начало рязанскому архиепископу Илариону, терпел там муки и наконец бежал в Москву. Об этом побеге, облекая его, разумеется, в форму чуда, он рассказывал Аввакуму: был я на Рязани под началом у архиепископа на дворе и зело он, Иларион, мучил меня: редкой день, коль плетьми не бьет, и скована в железах держал, принуждая к новому антихристову таинству. И я уже изнемог. В нощи моляся, плачу, говорю: Господи! аще не избавишь мя, осквернят меня и погибну; что тогда мне сотворишь!.. И вдруг, батюшко, железа все грянули с меня и дверь, и отперлась, и отворилась сама. Я, Богу поклонясь, да и пошел. К воротам пришел, и ворота отворены. Я по большой дороге к Москве напрямик… К тебе спроситься прибрел: «туда ли мне опять мучиться пойти или, платье вздев, жить на Москве». Протопоп велел ему вздеть платье и ухоронил его на время у себя. После его сослали на Мезень и там будто бы повесили.

Об отношениях этого юродивого к Морозовой узнаем нечто из письма к ней Аввакума: «поминаешь ли Феодора? пишет он к ней. Не сердишься ли на него? Поминай Бога для, не сердитуй! он не больно пред вами виноват был. Обо всем мне пред смертию покойник писал: «Стала де ты скупа быть, не стала милостыни творить, и им на дорогу ничего не дала». И с Москвы от твоей изгони съехал, и кое что сказывал. Да уже Бог вас простит; нечево старова поминать. Меня не слушала, как говорил, а после пеняешь мне. Да что на тебя дивить? У бабы волосы долги, а ум короток! прости же меня, а тебя Бог простит во всем».