Дом восходящего солнца

А рот у него большой. — Пойдем, что ли? — предложил Хуан. Солнце кивнул, и друзья, предварительно растолкав демобилизованного спутника, встали, завалили галькой костер и двинулись прочь. Дембель на мягких ногах еще постоял, осоловело глядя им вслед, пока наконец огорченно не плюнул и не побрел к городу, оставив китель в позументах лежать на камнях.

Дом бабы Оли их встретил яростным лаем Пацифика. — Значит все хорошо, — постановил Скелет: Он по прежнему нас не любит. — Устрой Сашу, — попросил у Герды Солнце. — А ты уходишь? — осторожно спросила у него Саша. — Я должен, — развел руками он. — Я понимаю, — обреченно вздохнула девушка и поплелась за подругой.

Проснулась она уже ближе к обеду. Вышла во двор и нехотя умылась из жестяного рукомойника, подвешенного на столбе у колодца. — Эй, — кто — то окликнул ее. Саша обернулась на голос и заметила Скелета с загадочным лицом, выглядывающего из — за двери веранды. — Иди сюда скорей, — позвал худосочный приятель. Девушка откликнулась на призыв и подошла к нему. — Лукай, — Скелет показал ей красочный конверт из под пластинки и восторженно сообщил: Пинкфлойд. Пойдем послушаем. Саша нейтрально пожала плечами и проследовала за ним к уже разложенному на полу у кровати проигрывателя Юность. Скелет, победного поглядывая на нее, водрузил иглу на черный, виниловый диск и, в ожидании первого звука, блаженно зажмурился. — Ромашки спрятались, поникли лютики.. — всхлипнул динамик. Скелета словно ушатом холодной воды окатили, лицо его исказила злобная гримаса и с воем: Малой! Гад! Как газету..! Убью! Саша засмеялась, выключила проигрыватель и посмотрела в окно.

Там по двору вокруг колодца за вертлявым Малым носился разъяренный Скелет, а у ворот с Корейцем о чем то серьезно беседовал Солнце. Молодой человек заметил девушку и жестом подозвал к себе. Саша послушно подошла. — Сходим, тут неподалеку, в пансионат? — спросил он. — Я есть хочу, — призналась девушка. — По дороге поедим, — успокоил Солнце. — А ты не спал, что ли? — спросила она. — Почему?

Спал, — ответил молодой человек. — В доме? — шепотом предположила Саша. Солнце приложил палец к ее губам и заговорчески подмигнул.

Скользил под массивными колесами белесый серпантин дороги, петляющей между обветренными скалами, кое — где поросшими колючим кустарником. Уже где то впереди пламенел закатным пурпуром горизонт. Флегматичный, пожилой водитель лениво ворочал рулем, время от времени сухо покашливая и трогая себя пальцами за кончик носа. Саша и Солнце грызли плавленые сырки и запивали их молоком из пакета. Девушка еще попутно разглядывала разноцветные немецкие наклейки с полногрудыми красотками, в обилии развешенные по всей кабине. — Вот вы говорите... — ни с того, ни с чего начал шофер. — Ни в коем случае, — перебил его Солнце. — Что ни в коем случае? — удивился водитель. — А что говорю? — ответил вопросом на вопрос молодой человек. Однако шофер не стал вникать в нюансы сатирических интонаций собеседника, а взял быка за рога, и невозмутимо продолжил:

Мол сфинксы! Сфинксы! — Какие сфинксы? — на этот раз изумилась Саша. — Египетские, — терпеливо сообщил водитель, гордо при этом приосанившись: Видал я ваши сфинксы. В Египте. На Суэцком канале. Кстати, — он протянул Солнцу руку: Березкин. Троеборец. Молодой человек машинально пожал ему ладонь. Удовлетворившись приветствием, Березкин продолжил свое неожиданное повествование: И в Берлине стенку для защиты от капитализма ставили. Ну и конечно выпивали. Кирпич за кирпичиком, полтинник за полтинничком. — заметив, что девушка недоуменно покосилась в его сторону, оговорился:

Но редко, редко. Больше чай. Я, собственно, отметить — непьющ. Так Анатолий Иванович упрекает: Мол, не пылает твое сердце Березкин, любовью огненной, ностальгического свойства, по матери, нашей матери. Родины матери родной. На что я ему соболезную: Считаю, что моей матери, матери родине, лишний глоток этой отравы, употребленный мною в суе, подобно серпу по мудям. Ни при детях конечно... — Мы приехали, — показал куда — то вперед Солнце. — Ить, — почему то обиделся Березкин и нажал на тормоз.