Дом в Пасси

— А я тебе еще в Константинополе надоедала...

— Что там надоедала. Какая есть, такой и всегда будешь. Помнишь, ты больная тоже лежала, а я в ресторане место потеряла, и мы голодали. Ты еще мне предложила: свяжемся вместе — и в Босфор.

— Мне тогда умереть хотелось... и я думала, что нам выхода, правда, нет...

— Ах, чего этими кошмарами заниматься. Хорошо, что мы с тобой еще девками не сделались... Рада бы была, если бы старый мерзавец турок, который меня за две лиры купить собирался, глотнул бы этого Босфора! — Людмила встала, прошлась, подошла к окну.

— Садик, каштаны, довольно мило.

Она стала внимательней всматриваться.

— Постой, этот павильон фасадом на переулок выходит? Капа подтвердила.

— Ну, разумеется, так и есть: я на днях здесь была, только ход с переулка, в этом самом домике. Там старички французы живут?

— Да. И еще шляпница русская. Ты что же... шляпу заказывала?

— Нет, милая моя, я была у нового жильца, нашего прежнего с тобой приятеля, Анатолия Иваныча. Ты разве не знаешь, что он тут поселился?

Капа слегка побледнела.

— Нет, не знаю.

— Да, ну уж все эти ваши сложности и туманности... Не в моем характере.

— Никаких сложностей. Я с Анатолием Иванычем давно не встречаюсь... и ничего нет удивительного... ничего удивительного, что не знаю.

Людмила заметила знакомые, глухие нотки в голосе Капы — признак, что та начинает сердиться.

— Здесь кругом сколько угодно русских. Войди в метро, в синема... русский квартал... ничего нет удивительного, что Анатолий Иваныч нанял комнату в доме рядом с моим.

— Конечно, ничего. — Капа сумрачно помолчала.

— Ты зачем у него была?

— Написал. Просил зайти. Я нисколько и не сомневалась. Деньги. Он в большой нужде — естественно. Но такой же прожектор и фантазер... Ах, раздражают меня эти авантюристы...

— Он не авантюрист. Ну, а фантазер...

— Ты за него горой, по обыкновению.

— Я хочу быть только справедливой,— сухо ответила Капа.— Он мне ни свет, ни брат. Я не имею к нему никакого отношения.

— И слава Богу. Пора. Сейчас-то ему, разумеется, туго. Одним кофе питается. Хозяевам задолжал так же, как и в предыдущем отеле. Но теперь, оказывается, у него вексель: три тысячи! Он у меня и собирался их достать.

— Ты не дала.

— Во-первых, у меня нет. Второе: если бы и были, ни за что бы не дала. Пятьдесят франков — et e'est tout[и все (фр.).]. Все эти расчеты, что продаст картину греку, двадцать тысяч получит — чушь! И имей в виду, если ты для него попросишь — тоже не дам.

— Удивляюсь еще, как ко мне сегодня приехала. Наверное, тоже думала, что деньги нужны.

Людмила подошла. Волна легкого шипра потянулась за нею.

— Ты другое дело. Ты свой брат, мастеровой. Тебе бы дала. А ему — нет.

Капа закрыла глаза, замолчала. Разговор как-то пресекся. Людмила несколько раз пробовала его завязать — безуспешно. Посидев еще некоторое время, она поднялась.

— Ну, выздоравливай. Мне пора. Если что понадобится, пусть этот мальчуган звонит.

Капа осталась одна — в задумчивости и молчании.

ДРУЗЬЯ

Михаил Михайлыч Вишневский, генерал-лейтенант и бывший командир корпуса, ныне обитающий над Капой, проходил однажды в потертом летнем пальто по переулку — шагом правильным, крепко неся негнущееся тело — с лицом чисто выбритым, седыми подстриженными усами: они сделали бы честь любому маршалу. (Но глаза Михаила Михайлыча были слишком русские — оттого, может быть, и разнствовала его судьба с маршальской: он собирал объявления для газетки.)

На углу своей улицы неожиданно наткнулся он на трех мальчишек — двое с азартом наскакивали на третьего, черноглазого, отступавшего к забору. Он пытался отбиваться, но дело его было плохо: вихрастый враг с рыжими веснушками уже дал по уху, глаза его готовы были налиться слезами и предстояло бегство — с потерей обозов и коммуникаций.

Тут-то, однако, и появилась из-за угла крупная фигура генерала, спокойная и, как судьба, неотвратимая. Она разрезала пространство. Слева, у забора, оказался Рафа, справа веснушчатый враг и другой, худенький, черный, в школьническом берете.

— Колоннами и массами,— сказал генерал.— Прекратить б... (тут он прибавил сильное военное слово).

Французы слова не поняли, но отскочили. Рафа тоже не понял, но почувствовал, что подошла подмога. И ослабев, заплакал.

— Мсье... мсье... они всегда ко мне пристают... паршивые. Генерал всмотрелся в него.

— Ты где живешь? Рафа сквозь слезы назвал.

— Ну, нечего нюнить, идем. И, взяв его за руку, зашагал.

— Они... всегда дразнятся...— бормотал Рафа, припадая к старческой руке и чувствуя себя под защитой (от генералова пальто пахло табаком — этот мужественный запах был Рафе приятен). Обернувшись, он погрозил врагам.

— Sales gosses! Cretins! [Грязные пацаны! Кретины! (фр.)]

— То-то вот и кретэн. Они, брат, может, и не такие кретины. А самому тоже надо уметь драться. Ты меня знаешь?

— Я... я... (Рафа опять стал всхлипывать). Вы на той же лестнице, где мы с мамой. Мою ма-му... зовут Дора Львовна. А вы... недавно переехали.

— Правильно.